Подобное положение дел крайне раздражало меня. И очень беспокоило, ибо главнейшая обязанность королевы — родить престолонаследника. Но я не теряла надежды. Я была молода и Генрих молод. Всё ещё казалось возможным. Однако я готова была прибегнуть к любому средству, только бы разрешить эту неприятную проблему. Но я не находила никаких средств, хоть сколько-нибудь приемлемых для пятнадцатилетней девушки, которой с детства внушали идеалы чести и верности, которую учили почитать святость брака, что, может быть, было и неплохо.

Я надеялась, что время от времени смогу наслаждаться обществом Суффолка, тем более что Элис продолжала оставаться моей фрейлиной. Однако самым важным событием, происшедшим после моей коронации, был созыв парламента. Парламент представляет собой сугубо английское учреждение, неизвестное во Франции, на его сессии король предстаёт перед парламентариями, съезжающимися со всей страны. В числе его членов — первейшие вельможи, хотя в основном он состоит из представителей простого народа; и король вынужден просить их о денежных субсидиях в форме различных налогов.

Конечно, и у нас во Франции есть свой parlements[19], но их функции ограничиваются городским или областным самоуправлением и не имеют общегосударственного значения. Король Франции наделён полномочиями при необходимости созвать Генеральные штаты, собрание вельмож, простолюдинов и духовенства, представителей населения всей страны. Насколько я помню, дядя Шарли никогда не созывал Генеральных штатов, но уж если они и созывались, то только для того, чтобы выслушать пожелания своего августейшего монарха, а вовсе не затем, чтобы он выяснял, какие суммы согласны пожертвовать ему подданные. Но в финансовой области, как и во многих других, англичане придерживаются своеобразных обычаев. В этом причина того, что никто не нуждался в деньгах так, как мой дорогой Генрих. Он должен с чашей в руке просить подаяния у своих подданных, и это представлялась мне верхом самоотречения.

Должна сразу же признаться, что я мало смыслю в финансировании государства. Никогда в жизни я не встречала короля, который имел бы достаточно денег. И всё же королевства финансируются, по указу короля или по его воле, с помощью займов или контрибуций. Англия — единственная известная мне страна, где это делается посредством споров и торговли между королём и его подданными. Торговля эта может принимать разные формы. Но чаще всего парламентарии заявляют королю — подумайте только, королю! — «Мы дадим вам требуемые суммы взамен на такие-то и такие уступки». Достаточно на миг задуматься, чтобы понять, до какого логического абсурда может довести подобный порядок. Хуже всего, что палата общин, как она гордо себя именует, считает себя вправе вмешиваться во все государственные дела, разве что только не отдаёт приказов воюющей армии. Но так как Генрих никогда не командовал армией, подобный вопрос просто-напросто не возникал.

Вот почему, по требованию этих самых лордов и палаты общин совершив несколько трудных поездок во Францию, после долгих споров и обсуждений, выторговав желанный приз, а именно меня, а также перемирие между Англией и Францией, мой дражайший Суффолк вынужден был предстать перед этим свинским парламентом и отстаивать в палате общин всё, им совершенное!

Критиковали его за отсутствие у меня приданого. То, что Суффолк, стараясь заполучить меня, пожертвовал территорией, которую англичанам угодно было считать своей, хранилось в строжайшей тайне. Граф мужественно защищался, вопрошая, может ли быть лучшее приданое, чем, пусть кратковременное, перемирие, позволяющее прекратить пролитие крови англичан и трату английских денег? Это заявление встретило ожесточённые возражения членов партии войны, возглавляемой Глостером. Но в тот период они оказались в меньшинстве, ибо палата общин не хотела ассигновать на ведение государственных дел более средств, чем требовалось, и купец по имени Уильям Бёрли, выборный глава палаты общин, носивший титул «спикера», ибо выражал общие мысли, призвал всех поблагодарить маркиза за важные деяния, совершенные им в интересах страны. Это предложение было принято с таким шумным одобрением, что даже Глостеру пришлось поддержать его.

Суффолк воспользовался неожиданной возможностью укрепить свои позиции, сознавая, что на горизонте уже маячит большая грозовая туча, пока ещё невидимая глазам англичан, и потребовал подтверждения гарантий, предоставленных ему ещё до поездки во Францию и предусматривающих, что он не будет подвергнут критике или наказанию за всё содеянное им во время посольской миссии, в том числе за все договорённости. Палата под шумные аплодисменты удовлетворила его требование.

Это был подходящий случай высказать и свои требования, и, когда Генрих заявил, что очень доволен результатом дебатов, я не преминула заметить:

   — Я не считаю, что маркиз достойно вознаграждён за свои труды.

   — А что ещё я могу сделать для него, моя куколка? Он гораздо богаче меня, даже если бы у меня и были какие-то свободные деньги.

   — Деньги не имеют большого значения для такого человека, как Суффолк, — возразила я. — Он только хочет, чтобы его признали тем, кем он на самом деле и является — первым человеком твоего королевства, мой любимый.

Генрих погладил свой подбородок. Он не любил споров, за исключением чисто академических, но я видела, что он не согласен со мной, очевидно опасаясь своих дядей.

   — Больше всего Суффолка, да и меня тоже, мой дорогой, — продолжала я, — обрадовало бы пожалование ему титула герцога.

Генрих был поражён.

   — Присвоить ему титул герцога? Но ведь в жилах Суффолка нет царской крови. Он может быть возведён в герцогское достоинство только за совершенно исключительные заслуги перед короной.

Я вздёрнула брови.

   — А разве, душа моя, он не имеет совершенно исключительных заслуг перед Короной? Если я здесь, то исключительно благодаря его усилиям.

Генрих ни в чём не мог мне отказать, и мы обо всём договорились. Граф должен был вскоре стать герцогом Суффолкским. Когда мы сказали ему об этом, он пришёл в полнейший восторг. Глубоко растрогана была и Элис.

Но прежде чем успело последовать официальное извещение, из Парижа пришла новость: к нам направляется посольство, чтобы в соответствии с договорённостью, на которую пришлось пойти Суффолку, обсудить передачу Мэна и города Ле-Ман.

Сказать, что это сообщение изумило нас, было бы слишком мягко. Я всегда знала, что дядя Шарли — хитрый похотливый плут; кузен же Луи хотя и не такой похотливец, однако ещё больший лицемер, чем его отец. Но я никак не ожидала, что они проявят полнейшее равнодушие к моей популярности в Англии, тесно увязав мой брак с важнейшими вопросами национальной политики.

Теперь нам оставалось лишь крепиться в ожидании надвигающейся бури; к тому же, как я узнала впоследствии, у дяди Шарли имелись кое-какие оправдания для подобного образа действий. В то лето он был не в себе. Возникает законный вопрос: когда же он бывал в себе, да и какова она, его истинная сущность. В его поведении и прежде наблюдались странности, странности же обычно усугубляет горе. А тут как раз умерла Маргарита Шотландская, жена кузена Луи и любимица дяди Шарли (разумеется, после мадемуазель Сорель и меня), умерла ещё совсем юной, немногим старше, чем я.

Как я слышала, Маргарита охотилась и вернулась в свои покои такой разгорячённой, что разделась догола и встала перед открытым окном. Естественно, она тут же схватила простуду, которая перешла в воспаление лёгких, повлёкшее за собой быструю смерть. Дядя Шарли впал в полнейшее отчаяние, куда более огорчённый этой потерей, чем муж Маргариты, мой кузен Луи, с его холодной рыбьей кровью. Моё сердце разрывалось при мысли о том, какие переживания выпали дяде Шарлю... и всё же я была крайне недовольна тем, что он поставил в трудное положение Генриха и меня, не говоря уже о бедном Суффолке.