Посольство, прибывшее 14 июля, возглавляли архиепископ Реймский и граф Вандомский. Само собой разумеется, я хорошо знала их обоих. Они были сама учтивость и переговоры начали с того, что пригласили Генриха посетить Францию, чтобы встретиться там с дядей Шарли (да, он и ему приходился дядей), и обсудить весь комплекс англо-французских отношений. Предложение показалось мне необыкновенно заманчивым, ибо я, без сомнения, должна была бы сопровождать мужа и смогла бы побывать в тех любимых местах, где прошло моё детство, да к тому же в пышном облачении королевы.
Я также надеялась, что подобная встреча повлечёт за собой благие результаты, предотвратив готовые обрушиться на нас ужасающие бедствия.
Но английские лорды воспротивились встрече двух королей, поэтому предложение так и не было принято, хотя в течение последующих лет французы не раз пытались возобновить переговоры.
Однако не могло идти и речи о передаче Мэна и Ле-Мана. Генрих вынужден был созвать своих лордов и сообщить им все условия брачного контракта. Нетрудно себе представить, какой бурный резонанс эта новость вызвала, какие всколыхнулись страсти. Вся вина была возложена на графа Суффолкского и меня. Никто, естественно, не требовал привлечь нас к ответственности. Я ничего не знала о переговорах до их окончания, к тому же была королевой. Что до Суффолка, то он, как мы знаем, заручился гарантиями, ещё раз подтверждёнными в предыдущем месяце. Но страсти уже оказалось не унять.
Известие о случившемся, очевидно, просочилось за стены палаты, лордов, ибо, к моему огорчению, люди на улицах стали осыпать меня проклятиями. Какие-то сорванцы даже попытались забросать меня комьями грязи. Благодаря бдительности моей охраны ни один из них не попал в меня, но происшествие было очень неприятное, ибо ознаменовало конец моей популярности среди английского народа, по крайней мере среди обитателей Лондона и его окрестностей. Могу добавить, что и они тоже лишились моей любви. Генрих, как и следовало ожидать, никак не мог уразуметь, из-за чего весь этот переполох.
— Уверяю вас, куколка, — сказал он мне, — что вы мне куда дороже, чем какое-то обнищалое французское герцогство, тем более что оно законно принадлежит вашему отцу.
Я отнюдь не сочла его слова за комплимент. И что ещё хуже, он отказывался предпринять какие-нибудь меры против негодяев, словесно оскорблявших меня.
— Что вы, — заявил он, — если бы я велел арестовать всех, кто публично оскорбляет меня на улицах, то моё королевство давно опустела бы.
Это, по моему мнению, было не так уж плохо. Поскольку Генрих не желал что-либо предпринять, мне пришлось проглотить обиду. Но худшее ещё ждало впереди. Англичане склонны верить слухам о всевозможных тайных заговорах. Всё, что не находит мгновенного объяснения, они относят на счёт каких-то закулисных махинаций, сговора злых гениев. Если Суффолк; ради того чтобы получить мою руку, пожертвовал английской землёй, значит, на то была куда более зловещая причина, чем желание сделать приятное своему королю или хотя бы на время прекратить войну. И вскоре поползли слухи, будто человек, которому доверили заменять жениха во Франции, не ограничившись этой ролью, заменил и мужа, потому-то, утверждали дамы, и не оказалось явных свидетельств естественного завершения брака во время моей первой брачной ночи, проведённой с Генрихом; по их словам, я утратила право называться девушкой ещё задолго до этого.
— Подлецы! — негодовала Элис, готовая защищать своего мужа. — Огорчительно даже думать, ваша светлость, как низко могут пасть люди!
— Глупцы! — откомментировал Генрих. — Это надо же полагать, будто пятнадцатилетней девушке способен понравиться мужчина втрое её старше.
Суффолк и я исподтишка переглянулись, отлично сознавая, что эта злая выдумка вполне могла бы оказаться правдой.
Большинство знати, однако, поддерживало точку зрения короля, и когда англичане наотрез отказались передать герцогство до назначенного срока, то есть до истечения двух лет, буря утихла.
Но с тех пор я испытывала растущее замешательство всякий раз, когда встречала кого-нибудь из лордов или, что ещё хуже, их супруг, ибо не имела понятия, о чём они шепчутся за моей спиной.
Поскольку при сложившихся обстоятельствах было неразумно слишком часто видеться с Суффолком, я стала проводить значительную часть своего досуга с Бофорами, не только близкими родственниками, без сомнения, преданными и королю и мне, но и шумным счастливым семейством. В их обществе я забывала о всех своих тревогах и неприятностях. Даже кардинал нередко отрешался от торжественной серьёзности, свойственной служителям церкви, шутил и рассказывал весёлые истории, которых знал превеликое множество, а его кошель всегда был готов выручить Генриха при любых денежных затруднениях. Небеса знают, что таковых находилось предостаточно. Но узнав Бофора лучше, я всерьёз встревожилась состоянием его здоровья. Шестидесятивосьмилетний мужчина, проживший полную, изобиловавшую превратностями жизнь, мне, пятнадцатилетней девушке, казался дряхлым старцем. Сейчас мне самой за пятьдесят, но прежнее моё представление не изменилось. Но и тогда я была достаточно умна, чтобы понять: кардинал — одна из надёжнейших опор Генрихова трона, а стало быть, и моего собственного, и поэтому без устали молилась, чтобы, когда Бофор покинет этот бренный мир, ему удалось найти достойную замену.
Суффолк был главным министром Генриха, и, учитывая равнодушие к делам короля, стремившегося найти себе какое-нибудь более интересное занятие, скажем, пойти помолиться либо посетить монастырь или церковь, граф являлся фактически полновластным правителем страны. Но в жилах Суффолка, хотя он и был моим любимцем, не текла королевская кровь; всякий раз, когда я его видела, у меня учащённо колотилось сердце, но даже в своём юном возрасте я хорошо понимала, что главной его заботой является Уильям де ла Пол. Вероятно, я уже тогда чувствовала, что впереди смутные времена, хотя эти мои опасения пока и не облекались в отчётливые мысли. Однако я не могла не задумываться, насколько прочной опорой будет Пол, если события обернутся против нас.
Куда естественнее было бы возлагать надежду на кого-нибудь из Бофоров, но и тут имелись трудности. Кузен Эдмунд, хорошо сложенный, осанистый мужчина с совершенно явными фамильными чертами Плантагенетов во всём облике, тридцати девяти лет от роду, пребывал в самом расцвете сил. Но, к прискорбию, он страдал приступами меланхолии, более свойственной женщинам, если, конечно, это слово применимо к знаменитому, почти непобедимому солдату. К тому же был необыкновенно суеверен. Возможно, каждый из нас подвержен предрассудкам, но Эдмунд безоговорочно верил любым предсказаниям. В юности какой-то гадатель предостерёг его, посоветовав «опасаться» замков. Естественно, поверив в подобную чушь, он оказался в довольно трудном положении, ибо где, кроме замков, мог жить пэр королевства? Общаться с графом стоило, большого труда, потому что в его собственном доме постоянно искали подозрительных людей, проверяли, не угрожает ли падением какой-нибудь камень. Когда же он собирался отправиться куда-нибудь с визитом, то посылал вперёд целую армию сквайров, которые должны были, донимая несчастного хозяина, удостовериться, что ничто не угрожает их лорду и повелителю.
Ко всему этому, когда я впервые встретила кузена Эдмунда, он пребывал в расстроенных чувствах, потому что в предыдущем году умер его брат Джон. Не удовлетворённый титулом маркиза Дорсетского, он старался получить титул герцога Сомерсетского. Хотя Эдмунд и унаследовал графство Сомерсетское, вопрос о его герцогстве оставался подвешенным в воздухе.
Он и его жена, однако, неизменно выказывали доброжелательное ко мне отношение, и я обожала их многочисленное потомство, в особенности троих сыновей. Генри, Эдмунд-младший и Джон, ещё мальчики, моложе меня, отличались бодростью духа и были неугомонными весельчаками.
Кузен Эдмунд так и не смог получить старший семейный титул, потому что у его брата незадолго до смерти родился ребёнок. Это была девочка, которая, безусловно, не могла унаследовать титул, зато её будущий муж вполне мог бы его получить. Так как ей исполнилось всего два годика, до счастливого события оставалось ещё немало лет, однако многие вельможи уже лелеяли честолюбивые замыслы в отношении своих сыновей. В дополнение к титулу Маргарет Бофор унаследовала всё огромное богатство герцога Джона, большая часть которого в свою очередь была унаследована им от прадеда Джона Гонтского. Девочка отличалась мрачным расположением духа, но со временем у неё выявились недюжинные способности. Эдмунд, его жена и я проводили много приятных часов, обсуждая, кто мог бы стать её мужем, не требуя для себя титула, при этом девочка нередко сидела у меня на коленях; Вот так мы иногда держим в своих руках наше будущее, сами того не осознавая.
