Роль моя в этих семейных сборищах казалась двойственной. Прежде всего я была королевой, поэтому окружающим следовало относиться ко мне с крайней сдержанностью, тогда как мне по отношению к ним надлежало проявлять необходимую учтивость. Кроме того, меня, замужнюю женщину, надобно было считать зрелой умом и телом, посвящённой в тайны интимных отношений между мужчиной и женщиной. Однако при всём этом я оставалась пятнадцатилетней девушкой, ведущей активный образ жизни и пользующейся почти полной свободой, притом в обществе, где слово «свобода» истолковывалось в самом широком смысле.

Я с величайшим удовольствием охотилась вместе с Бофорами, хотя и знала, что, когда возвращусь в Вестминстер запачканная грязью или даже кровью, брызнувшей из перерезанной глотки оленя, меня ожидает суровый нагоняй от моего дорогого мужа.

Не меньшую радость доставляли для меня игры в жмурки с детьми Бофоров. Я весело смеялась, когда, споткнувшись, падала на одного из мальчиков и исподтишка нащупывала его гульфик, тогда как он старался залезть мне под юбку на глазах у благосклонно наблюдавших за нами родителей.

Не менее восхитительно было и обсуждать серьёзные дела взрослых с Эдмундом, который проявлял неизменную проницательность, служившую для меня источником спокойствия.

Однако в своём поведении я, несомненно, Допускала оплошности; в частности, отлично помню день, когда меня сбросила кобыла. Говоря «сбросила», я подразумеваю, что это противное животное вдруг резко остановилось, и я выскользнула из седла. К несчастью, внезапно остановиться кобылу заставила преградившая путь мутная речка, в которую, соскочив на землю, я и угодила.

Не долго думая, я выбралась на берег, высоко, до самых бёдер, подхватив юбки, села и принялась стаскивать сапожки и чулки. В этот миг послышался громкий стук копыт и подоспели остальные охотники, поскакавшие спасать свою королеву и остановившиеся при виде, да простят мне это самовосхваление, самых прелестных во всей Европе мраморно-белых ножек.

Думаю, что все, там присутствовавшие, запомнили этот день.

Если я не была с Бофорами, не занималась шитьём, не читала и не играла с Альбионом, то обычно писала письма. Эта привычка появилась у меня так же неожиданно, как и все другие. Разгневанная визитом архиепископа и монсеньора Вандомского, который угрожал спокойному течению моей брачной жизни, я села и написала очень суровое послание дяде Шарли. В конце концов если он король, то и я королева. В то время я ещё не знала о его утрате. Запечатав и отослав письмо, я стала сомневаться, не слишком ли дерзок его тон, и ждала ответа не без некоторого трепета. Получив наконец ответ, я прочитала его с большим облегчением. Дядя Шарли писал в своём обычном легкомысленном тоне; смиренно принимая мои упрёки, он объяснял, что поступил так, как поступил, в моих же собственных интересах, чтобы заставить моих новых подданных как можно дольше придерживаться перемирия — ведь для меня, указывал он, затруднительно быть королевой страны, воюющей с моей любимой Францией.

Оспаривать это утверждение я не сочла возможным, тем более что одним из результатов переговоров, которые провело посольство, стало продление перемирия ещё на два года. В своём письме дядя также сообщал мне о прискорбной кончине моей шотландской соименницы, и я почувствовала необходимость выразить ему глубочайшее соболезнование.

Так завязалась наша переписка. Не помню, о чём именно мы писали в наших письмах, вероятно, главным образом об обычных мирских делах, хотя я, должно быть, и сообщала кое-какие сведения о делах Англии, разумеется, без каких-либо дурных намерений. Но не подлежит сомнению, что сам факт нашей переписки был незамедлительно замечен моими врагами, коих, — я об этом даже не подозревала, — набрался целый легион.

В то время я не имела ни малейшего понятия о том, какие водовороты бушуют вокруг меня. Я жила, стараясь найти выход присущей мне энергичности. Если семейство Бофоров было для меня отдушиной, позволяющей излить жизнерадостность, то с Суффолком и кузеном Эдмундом я имела удовольствие обсуждать государственные дела. Однако мне никогда не представлялась возможность обсудить их с мужем.

Вполне естественно, я пыталась обставить мои покои как можно удобнее, и ничего удивительного, что создала интерьер в типично французском стиле. Тут уместно вспомнить, что Суффолк, в целях экономии, резко сократил расходы на моё содержание, но Байи и я, невзирая на денежные затруднения, делали всё возможное.

Достаточно только упомянуть о разнице в привычке питаться и выборе напитков. Англичане, а в этом случае мой муж был типичнейшим англичанином, обожают мясо и хлеб. Не могу передать, как я люблю вонзать зубы в сочный бифштекс. Однако англичане предпочитают хорошо прожаренное мясо, я же — с кровью.

У англичан принято есть огромные безвкусные булки хлеба, которые съедобны только вместе с мясом, политым сверху мясным соусом. Аккуратные ломтики не для них. От изысканного печева моих поваров у Генриха сделалось такое сильное несварение желудка, что даже поползли слушки, будто я пыталась отравить короля!

Во Франции мы старались разнообразить наше питание различными овощами. Дело в том, что мясо, если только не приправить его острыми специями, а после того как турки помешали свободному обмену товарами между Востоком и Европой, перекрыв Средиземное море, эти специи непомерно вздорожали, нередко попадает на стол уже несколько подпорченным. Овощи же, я имею в виду не различные клубни, поглощаемые простолюдинами, а зелень, всегда могут быть свежими и даже вкусными. Однако мои попытки убедить короля, чтобы он ел овощи, оказались безуспешными.

— Моя дорогая девочка, — говорил он, — я же не кролик.

А жаль, что нет. Будь он кроликом, у нас не было бы подобных затруднений.

То же самое можно сказать и о напитках. Не думаю, что есть что-нибудь приятнее кубка с хорошим, богатого вкуса французским вином. Однако англичане в своём кошмарном климате не могут выращивать виноград, поэтому пьют ячменное пиво, которое называется «эль». Мало того, что пиво это горькое, так от него ещё пучит живот. Когда придворные собирались за столом и все — мужчины, женщины и дети — принимались пить эту взрывчатую смесь, трапезная оглашалась трубными звуками; это одно из самых неизгладимых моих воспоминаний.

С почти такими же трудностями я столкнулась, когда попыталась ввести при английском дворе балы. Конечно, англичанки любят танцы, как и все женщины на свете, но король неодобрительно относился к моим попыткам, ибо считал балы фривольным занятием; раздражала его и любимая мною музыка.

Наибольший фурор, однако, произвели мои личные привычки. Могу смело сказать, что англичане — грязнейшие люди на земле. Мытьё для них хуже проклятия. Но тут приходится делать скидку на их климат; возможно, народы, живущие севернее, например скандинавы, имеют такое же плачевное представление о чистоте. Можете вообразить себе смятение, с каким я выслушала сообщение о том, что даже мой муж купается всего четыре раза в год, с равными промежутками между купаниями.

Первое, что я сделала по прибытии в Саутгемптон, так это потребовала от сестёр-монахинь, чтобы мне принесли большую лохань с тёплой водой, и тут же в неё погрузилась, вызвав замешательство Элис, которая ломала руки, причитая, что я испорчу себе цвет лица, тогда как Гордячка Сис и её спутницы с презрением молча кривили губы.

Генрих был также огорошен моим настойчивым желанием продолжать купания.

— Частые купания вредны для здоровья, — убеждал он меня.

А когда мы достигли Лондона, он — не без тревоги в голосе — спросил:

— Надеюсь, вы не станете купаться в реке, моя дорогая?

Тщательно всё обдумав, я решила воздержаться от этого. Луара, где я любила купаться, протекала далеко от моря, там было много укромных местечек, заливчиков со спокойной водой. Темза же мчалась мимо Вестминстерского дворца с быстротой вырвавшейся из пут скачущей лошади. Течение здесь ослабевало только во время смены отлива приливом, а это редко случалось в подходящее для купания время. А самое важное — река не только хорошо просматривалась со всех сторон, но и была главной транспортной артерией королевства; и днём и ночью она несла на своей широкой груди всевозможные суда и лодки.