И всё же, если не принимать во внимание того, что происходило во Франции, это был спокойный, даже счастливый год. Я заранее позаботилась о том, чтобы мы ни в чём не нуждались в эти рождественские праздники и в Двенадцатую ночь. Конечно, я знала, что временное прекращение борьбы против нас объяснялось отказом кузена Ричарда присутствовать на заседаниях Большого совета, пока его возглавляет Сомерсет; он провёл целый год в своём замке в Сэндале, на севере Англии, погруженный в размышления. Это несколько удивляло нас, хотя такое случалось и прежде. Но он должен был заботиться о своём положении наследника престола; не зная, какие хитрые ходы мы, возможно, предпринимаем за его спиной, не смел рисковать своей популярностью у черни.

Однако мы не замышляли никаких хитрых ходов, если не считать самого, может быть, необходимого, а именно моего намерения, чего бы это ни стоило, стать матерью, но об этом знал лишь Сомерсет, Байи и я. Возможно, мне следовало действовать более решительно. Но я, в то время двадцати одного года от роду, чрезмерно остро сознавала свою вину и ненормальность своего положения. Король даже не подозревал о моей связи с Эдмундом; ему никогда не приходило в голову, что кто-нибудь может желать так называемых чувственных радостей. Но он понимал, какую важную роль я стала играть в государственных делах, и я догадывалась, что это не очень его радует. Он был педантичным сторонником легальности, и хотя его принудили назначить наследником герцога Йоркского, если бы я начала открытую кампанию против этого, мой муж не только непременно вмешался бы, но и отстранил бы меня от государственных дел. Оставалось ждать подходящего момента. С той непоколебимой уверенностью, какую даёт молодость, я полагала, что герцог опять зайдёт слишком далеко, и я, конечно, не премину воспользоваться представившейся возможностью.

Известие о том, что кузен Ричард и в самом деле зашёл слишком далеко, поразило нас, как удар грома. В начале февраля 1452 года пришло известие: герцог Йоркский двинулся на Лондон во главе целой армии!

Как обычно этот неожиданный поворот событий застал нас врасплох, и мне в очередной раз пришлось тормошить своего господина и повелителя. Генрих, даже более чем когда-либо, был склонен позволить событиям идти своим чередом, ибо кузен Ричард, выказывая большую хитрость, заявлял, что не питает никакой вражды к королю, а только хочет оказать ему услугу, сместив Сомерсета, который, по его словам, губит королевство. Армия же сопровождает его только для того, чтобы защищать от вероломного убийства.

   — Вот-вот, — обрадовался Генрих, — в глубине души он вполне лояльный человек.

   — Мой дорогой муж, — сказала я, — похоже, вы готовы поверить чему угодно.

Великая беда Генриха, что он слышал только то, что хотел слышать. Касательно этого случая, однако, вспоминая прошлое, я прихожу к выводу, что Генрих в тот момент, возможно, был прав. Учитывая события, происшедшие в дальнейшем, я чувствую, что тогда ещё Йорк не принял окончательного решения относительно своего высшего права на трон. Не оставляло никаких сомнений и то, что мой дорогой Эдмунд правит Англией так же дурно, как командовал английскими войсками во Франции; поэтому страна стремительно приближалась к состоянию полной анархии; местные магистраты вершили правосудие как им вздумается, всячески попирая справедливость и ничуть не страшась, что кто-то, стоящий выше них, привлечёт их к ответственности. Но, по крайней мере, с моей точки зрения было бы куда худшим злом, стань герцог Йоркский королём если и не номинально, то фактически.

К счастью, мне удалось убедить Генриха, что мы оба в опасности, и конечно же, Эдмунд горячо поддержал меня. В результате мы собрали свою армию и дали ясно понять, что готовы помериться силами. Но в мои планы отнюдь это не входило, ибо нашей армией командовал кузен Эдмунд, тогда как кузен Ричард стоял во главе своих людей, а вряд ли приходилось сомневаться, кто из них лучший солдат: какая может быть стычка между крестьянским парнем и рыцарем в полных боевых доспехах? Что до меня, то я просто блефовала — так же, как и год назад, когда вызволила Эдмунда из Тауэра. И мой блеф в какой-то степени удался.

Так как, переправившись из Ирландии, герцог приближался с юго-запада, я поручила своим людям перекрыть все ведущие в Лондон дороги, тогда как Генрих, по моему предложению, взяв пример с Кейда, поднял свой королевский штандарт на Чёрной вересковой пустоши, это было удобнейшее место, чтобы расположить большое число людей, а со стратегической точки зрения — идеальная позиция для предотвращения каких-либо попыток переправиться через Темзу с юга, в непосредственной близости от города. Здесь мы и ждали приближения Йорка. Но и на этот раз с той фатальной нерешительностью, которая начисто отсутствует у его ужасного сына, Йорк, поняв, что ему предстоит столкновение с законным государем, уклонился от сражения и разбил лагерь на расстоянии нескольких миль, в Дептфорде.

С нами находился добрейший епископ Уэйнфлит, и мы отправили его к Йорку, поручив осведомиться о намерениях герцога. Вернувшись, епископ передал обычные заверения в лояльности, Йорк выдвигал лишь одно требование — чтобы герцог Сомерсетский был заключён под стражу. Если это условие будет принято, кузен Ричард обещал коленопреклонённо выразить свою преданность королю.

К этому времени я стала понимать, что настойчивость, с какой Ричард требует ареста Эдмунда, имеет более глубокие корни, чем желание избавиться от соперника или спасти королевство от дурного правления. Неужели он подозревает, что мы с Сомерсетом состоим в преступной связи? Сама я всегда строго соблюдала тайны, тем более столь чреватые опасностью; что до Байи, то я знала, что могу без опаски доверить ей свою жизнь. Третьим — и последним — участником заговора, ибо это было не что иное, как заговор, являлся сам Сомерсет. По всей очевидности, мне следовало доверять ему. Но мужчинам свойственно похваляться своими победами. Завоевать же королеву равносильно тому, что взобраться на самую крутую вершину.

Когда я попробовала расспросить Эдмунда, он стал горячо отпираться. Впрочем, это вполне естественно. Как бы там ни было, я чувствовала, что Йорк слишком опасен, чтобы оставить его на свободе, да и вообще в живых, даже если он согласится постоянно жить вдали от Лондона... если он намерен верить всякого рода зловредным абсурдным слухам. А каждому, кто когда-либо видел моё прекрасное невинное лицо, наблюдал, с какой ревностностью я — правда, время от времени — молилась рядом с мужем, эти слухи непременно показались бы зловредными и нелепыми.

Итак, у меня имелся собственный план. Следует прежде всего помнить, что уже тогда я боролась за свою жизнь. И конечно же, за положение королевы Англии, которое было мне так же дорого, как жизнь. Когда всё, что ты имеешь, поставлено под угрозу, уже не до заботы о своей чести, тебе всё равно, какого мнения о тебе будут придерживаться твои подданные — и мужчины и женщины, и даже что скажет история. Важно одно — выживание.

   — Теперь самое важное, ваша светлость, — объяснила я Генриху, — встретиться с герцогом Йоркским с глазу на глаз и уладить все ваши разногласия, однако встреча должна произойти не там и тогда, где и когда он пожелает, что может оказаться не слишком благоприятным для вас, а там и тогда, где вы пожелаете. Например, сейчас и здесь, где вы под защитой армии.

Генрих только хмыкнул. Ничего другого от него и нельзя было ожидать, ведь ему предстояло принять решение.

   — Он никогда не посмеет явиться сюда, — проворчал Сомерсет.

   — Обязательно явится, если мы примем его условие, — сказала я. — Кузен Эдмунд, с этого момента вы под арестом.

   — Что? — воскликнул несчастный герцог.

   — Стража! — крикнула я, и ко мне тотчас подбежали стражники.

   — Ваша светлость! — Эдмунд побагровел.

Доверьтесь мне, милорд, — шепнула я. — А теперь, ваша светлость, — обратилась я к королю, — почему бы вам не известить Йорка о том, что его условие выполнено, и потребовать немедленно явиться сюда, чтобы поклясться в вечной преданности.