Так была одержана решительная победа. Однако за всё в этой жизни необходимо платить. Как только совет отложил свои заседания до Рождества, тут же явился Эдмунд, потребовав от меня приватной аудиенции. Так как всего несколько недель назад, по моему собственному настоянию, мы уже имели с ним приватную встречу, никто не был склонен ворчать по этому поводу.

Но я уже знала, что последует. Конечно, я могла бы спросить, кто кому и за что должен платить. Сиди я сложа руки, Эдмунд, несомненно, был бы обвинён и кадрён. В этом случае мне пришлось бы наблюдать, как Йорк третирует моего мужа, обращаясь с ним, да и со мной тоже, как с полными ничтожествами; после же смерти мужа меня бы пожизненно заточили в какой-нибудь замок, где по всем комнатам и коридорам гуляют сквозняки, либо отправили на корабле обратно во Францию, влачить печальную участь возвратившейся домой вдовы.

Можно было бы спросить, что получил каждый из нас от завершения почти тридцатилетнего конфликта. Эдмунд ничего, кроме того, что получил. В его душе уже укоренились семена саморазрушения, потому что у него не хватало способностей осуществить свои честолюбивые замыслы. Однако я получила нечто важное. Каков бы ни оказался конечный результат, я осталась в живых. Кроме того, не в моём характере было безропотно подставлять спину ударам судьбы. Оставайся я дома, Эдмунд умер бы намного раньше, чем это произошло в действительности. И всё же он почему-то считал, что, позволив ему поцеловать себя; я тем самым дала ему какое-то обещание.

Возможно, я и дала ему такое обещание. Прошло всего несколько месяцев после смерти Суффолка, но вот уже три года с тех пор, как я жила, подавляя влечение своего сердца и чресел, подчиняясь суровым доводам моего разума. Но теперь и сердце, и чресла, и разум как бы объединились. Я знала, что никогда не полюблю моего мужа; от осознания этого оставался лишь короткий шаг до понимания того, что я никогда его не любила. Это, разумеется, не оправдывает супружеской измены, даже если её совершает королева. Но я упивалась сознанием собственного величия, ведь именно я, а не что-нибудь другой, спасла короля и себя от Ричарда Йоркского, и понимала, что должна во что бы то ни стало сохранить любовь человека, готового быть моим защитником.

Всё это время меня несла на своём гребне волна воодушевления, ибо впервые в жизни я взяла в руки поводья моей судьбы — и добилась полного успеха. Я также надеялась, что смогу родить от этого человека сына» в котором так отчаянно нуждалась, ведь у него уже было несколько своих сыновей.

И всё же, признаюсь откровенно, оказалась полностью во власти чувственного желания. Я уже упоминала, что Эдмунд был очень красивым мужчиной, к тому же на несколько лет моложе Суффолка. Он выглядел ещё более красивым, когда, стоя передо мной на коленях, поздравил меня с успехом моего замысла и поклялся в своей вечной любви и верности. Я подняла его и в следующий миг уже была в его объятиях. Мы быстро разделись, и наши тела тесно переплелись.

Что я могу сказать? Очевидно, мы оба совершили тяжкий грех, но не из тех грехов, в которых исповедуются. Я уже попыталась объяснить, как всё это случилось, хотя и сознаю, что этому нет подходящего объяснения.

Когда наше соитие завершилось, я испытала поистине небесное блаженство. Эдмунд прожил много лет во Франции и досконально изучил науку любви, которая культивируется в этой самой эротичной из всех стран. Азы этой науки мне, разумеется, преподавали, чтобы я была готова встретить мужа без всякого замешательства. К сожалению, я всё равно почувствовала замешательство, ибо мой муж не имел о науке любви ни малейшего понятия.

Теперь этот пробел в моём воспитании и опыте был восполнен. Я испытывала восторг — и в то же время смятение, ощущая себя развратницей, осуждённой гореть в адском пламени, особенно когда губы и язык Эдмунда обследовали все мои тайные места. Не странно ли так обращаться с королевой, думала я. Но когда за губами и языком последовало и его естество, я почувствовала себя наверху блаженства и счастья. Метаморфоза, начавшаяся с убийства Суффолка, наконец-то завершилась, и я впервые ощущала себя зрелой женщиной, принадлежащей только самой себе.

И всё же я охотно принадлежала бы кому-нибудь. Но этому не суждено было статься. Одно из самых любопытных свойств мужского естества, в его разных значениях, состоит в том, что, излив свою страсть, мужчина в тот же миг переходит от любви, готовой преодолеть все препятствия, к повседневным заботам жизни.

Я лежала в постели, всё ещё с ног до головы охваченная жарким томлением, когда вдруг заметила, что осталась одна.

   — Я должен уйти, — сказал Эдмунд, торопливо одеваясь.

   — Так скоро? — Я приподнялась на локте, отлично сознавая силу своей колдовской привлекательности.

   — У кого-нибудь могут появиться подозрения.

   — Пока моя дорогая Байи стоит на страже, никто не посмеет войти.

Надевая свою короткую куртку, он какое-то мгновение помедлил.

   — На неё можно всецело положиться? — спросил он, нахмурившись.

   — Всецело.

Выражение его лица стало ещё более хмурым.

   — Ей уже приходилось выполнять подобные обязанности?

Я села, отбросив назад ниспадавшие на лицо волосы.

   — Я ваша королева!

Это был, конечно, не ответ на его вопрос, но я не готова была лгать, а он не готов был продолжать свои расспросы.

   — Когда мы встретимся вновь? — спросила я.

   — Э... когда я возвращусь в Лондон, в январе.

   — В январе? — воскликнула я. До Рождества оставалось две недели, но ожидание казалось мне бесконечно долгим.

— Я уже так давно не был со своей семьёй, — объяснил этот наглец. — Если я не проведу праздники вместе с ними, могут возникнуть подозрения.

Без сомнения, он спешит испробовать свои познания в науке любви на жене!

Будь я уличной девкой, он заплатил бы мне перед уходом. Будь мы обычной роднёй, я попросила бы у него денег взаймы. Но ведь я королева, и мне не пристало так унижаться. Я отпустила его. Рождественские праздники прошли очень мрачно. Наши финансовые дела снова пришли в расстройство, даже на рождественский ужин необходимо было занять деньги, а когда Генрих попробовал раздобыть в городе дополнительные суммы на празднование Кануна Крещения, Двенадцатой ночи, ему отказали.

Я была поражена. Как можно отказать королю в его просьбе о деньгах? Оказалось, что в Англии это в порядке вещей. Король уже исчерпал свой кредит. В тот важнейший праздничный день у нас вообще не было ужина.

Однако в тот год наши дела шли не так уж плохо, и, оглядываясь в прошлое, я могла бы, пожалуй, назвать 1451 год самым спокойным в моей взрослой жизни. В марте мне исполнился двадцать один год, это немаловажное событие праздновалось по всему королевству, и я получила много щедрых подарков. Я забирала в свои руки всё больше королевских полномочий и в конце концов, с помощью Эдмунда и кардинала Кемпа, сумела даже стабилизировать финансовое положение, так что у нас появились деньги, которые мы могли тратить по своему усмотрению.

Генрих как обычно проводил своё время в молениях и посещении монастырей. Наши дела во Франции шли всё хуже и хуже, французы даже отобрали у нас юго-западную провинцию Гиень. Однако народ воспринимал это поражение как неизбежное.

Генрих больше не делил со мной ложе, но Эдмунд и я несколько раз тайно встречались. Каждая из этих встреч была столь же восхитительна, как и первая; и после того, как мы достаточно сблизились, я и сама стала проявлять кое-какую инициативу. Любовником он оказался превосходнейшим, это было, пожалуй, единственное поприще, где он проявлял незаурядные способности. Тем не менее я испытывала двойственные чувства. Находясь в обществе Эдмунда, я ощущала душевный подъём. Когда мы расставались, меня начинали терзать всё возрастающие сомнения. И меня всё сильнее беспокоило то, что я никак не могу затяжелеть.

На этот случаи у меня был заранее разработан план. Как только я замечу задержку с месячными, тут же уложу с собой в постель Генриха, не принимая от него никаких отказов. Но ничего не случалось, и я даже стала подумывать, уж не моя ли вина, что у меня нет детей.