Конечно, едва ли можно ожидать, чтобы королева питала сочувствие к подданным мужа, восстающим против его декретов. Но даже если бы я была беспристрастной наблюдательницей, всё равно сочла бы своим долгом сказать, что не существовало решительно никаких законных оправданий для того, что сделали эти негодяи. Они утверждали, будто восстали потому, что страна дурно управляется. Но как раз перед этим убили человека, обвинённого в том, что он дурно управлял страной. Их утверждение, следовательно, было лживым; истина выплыла наружу, когда их предводитель объявил, что его зовут Мортимером. Он сказал только это, ничего больше, однако сам собою напрашивался вывод, что он принадлежит к Дому Мортимеров; этот Дом, куда, как я уже рассказывала, вошла и Филиппа Плантагенет, имел большие юридические права на корону, чем Генрих.
К Эфму Дому, естественно, примыкал и Дом Ричарда Йоркского. Как теперь всем известно, кентский Мортимер оказался вовсе не Мортимером, а негодяем-ирландцем по имени Джек Кейд, которого обвиняли в убийствах и Бог знает каких ещё преступлениях, включая и то, что он бросил на произвол судьбы свою жену. Когда всё это выяснилось, в моём, по крайней мере, уме зародились ещё более серьёзные подозрения. Кейд — ирландец; теперешний губернатор Ирландии — Йорк. Кейд назвался Мортцером, но это имя по праву принадлежит самому Йорку. Не остаётся никаких сомнений в том, что всё это подстроено кузеном Ричардом с целью прозондировать, каковы будут чувства людей, когда начнётся открытая борьба между истинным Мортимером, точнее сказать Йорком, и Ланкастерским Домом.
Восстание Кейда началось почти сразу после того, как распространилась весть о смерти Суффолка. Похоже было, что некто, обладающий куда большим умом, чем негодяй-ирландец, точно выбрал наиболее подходящий момент для мятежа — сразу же после того, как был устранён единственный человек, с которым не кто иной, как кузен Ричард, возможно, опасался встретиться на поле брани.
Однако мятежники, кто бы ни возглавлял их, плохо представляли себе, какими возможностями обладает король. Правда, эти возможности были не так уж очевидны. Прежде всего поднялся переполох, последовали суета и беготня, перешёптывания и причитания. В памяти людей ещё не стёрлось кентское восстание шестидесяти девятилетней давности, когда восставшие захватили и беспощадно разграбили город, заодно расправившись с несколькими ненавистными им королевскими министрами.
Помнили также и то, что царствовавший в 1381 году Ричард II смело вышел навстречу мятежникам и, пока он разговаривал с ними, один из сопровождавших его адъютантов убил их предводителя — мерзавца по имени Уот Тайлер, тем самым повергнув восставших в губительное замешательство. Казалось, такой же образ действий нам следует избрать и при нынешних обстоятельствах.
К сожалению, тогдашнее положение кое в чём отличалось от нынешнего. Ричард II был порывистым шестнадцатилетним юношей, обещавшим превратиться в такого же знаменитого воителя, как его отец, легендарный Чёрный Принц, или даже ещё более прославленный дед — Эдуард III. Никто не подозревал, что этот бесстрашный юноша неспособен к управлению страной да к тому же носит в себе задатки тирана.
Генриху, однако, уже исполнилось двадцать восемь лет, и хотя его отец, как у Ричарда, был знаменитым воителем, сам он уже неоднократно выказывал свою неспособность управлять страной. Его знаменитое благочестие, несомненно, не позволило бы ему решиться на смелый удар, который Уильям Уолуорт нанёс Уоту Тайлеру.
Что ещё важнее, Генрих давно уже лишился всякой порывистости, если, конечно, она у пего вообще когда-нибудь была, и старательно избегал встреч с толпой, боясь, как бы его не разорвали на куски.
И всё же требовалось что-либо предпринять, причём срочно, ибо в скором времени Кейд уже командовал двадцатью тысячами людей, которые отнюдь не все были разбойниками с больших дорог или карманниками. К мятежникам присоединилось значительное число сквайров и ещё больше отставных солдат, вернувшихся с французской войны. Те, кто их видели, говорили, что восставшие дисциплинированны, хорошо вооружены; свой лагерь они разбили южнее Лондона, на открытой местности, известной как Вересковая пустошь.
При первых же сообщениях о сложившейся катастрофической ситуации парламент в Лестере прекратил свои заседания, и мы поспешили возвратиться в Вестминстер. Естественно, что со всех сторон сыпались советы, причём самые противоречивые, но мы прежде всего отправили своих посланцев, чтобы, встретившись с мятежниками, они выяснили их намерения, а тем временем стали срочно собирать подкрепление.
Требования Кейда можно было заранее предвидеть. Он прежде всего добивался, чтобы на гоцрт нашего главного министра был назначен герцог Йоркский, который коренным образом изменил бы общее направление политики, проводимой прежде Суффолком, а также требовал, чтобы кузена Эдмунда сместили с поста главнокомандующего нашими войсками во Франции, надеясь таким образом остановить продвижение французов в Нормандии.
Наши посланцы сказали, что доложат обо всём королю, и отбыли. Но к этому времени наши военные приготовления были уже закончены, и королевское войско под командованием сэра Хамфри Стаффорда выступило, чтобы положить конец беззаконию и смуте. Тщетные надежды. Стаффорд — он отнюдь не доводился родственником нашему кузену Букингему, просто оказался его однофамильцем, — показал себя никуда не годным командиром: притворившись, что отступают, повстанцы заманили его в большую дубраву, где и перерезали всё вверенное ему войско. Сам командир был убит, а Кейд надел его доспехи и возобновил свой марш на Лондон; после того как широко разнеслась весть о его победе в Семи Дубах, ряды сподвижников отчаянного ирландца значительно пополнились новыми людьми.
В Вестминстере царило смятение. Вместе с разбитым войском, оставаясь в тылу, следовал и сам Генрих. После того как фатальное наступление Стаффорда печально закончилось, он поспешно отправился на лодке в Лондон, и я с отвращением увидела его трясущимся от страха.
— Они хотят отрубить мне голову, — плакался он. — Что делать? Что делать?
Я испытывала сильное желание предложить единственное возможное решение, которое, правда, представлялось мне наименее осуществимым: собрать ещё одну армию, во главе которой стану я сама! Но я сомневалась, чтобы кто-нибудь ко мне прислушался. Вместо этого архиепископ Стаффорд, двоюродный брат убитого военачальника, предложил снова отправить их с Букингемом с посольством к Кейду, чтобы выяснить, чего же он теперь добивается. Несомненно, после своей победы этот негодяй потребует поднять ставку. Кейд распинался в своей верности королю, даже не упоминая обо мне, но по-прежнему настаивал, чтобы кузена Ричарда отозвали из Ирландии, а также требовал, чтобы, наряду с Суффолком, покарали и других лордов, виновных в позорной сдаче Мэна французам.
Возглавлял этот список лорд Сэй и Сель, признанный сторонник Суффолка, стало быть, и мой сторонник. Но архиепископ рекомендовал, чтобы мы заключили этого несчастного человека в Тауэр, проявив жест «доброй воли», — по отношению, заметьте, к банде простых мужиков-убийц, — а также, чтобы, невзирая на заверения Кейда в лояльности, мы с Генрихом переехали из Вестминстера в более безопасный Кенилуорт, где был хорошо укреплённый замок, и там ждали дальнейшего развития событий.
К моему смятению, Генрих с воодушевлением принял эти коварные предложения: единственное, чего он, видимо, хотел, так это оказаться как можно дальше от места, где ему угрожало столкновение с подданными. Узнав об этом, его отец, должно быть, перевернулся бы в гробу. Когда же я попыталась возражать, архиепископ вонзил в меня суровый взгляд и сказал, что его рекомендации продиктованы главным образом заботой о моей безопасности и что он не поручится за мою голову, если я окажусь в руках разъярённой толпы.
Подобное предположение вызывало у меня скорее гнев, чем страх. Небеса знают, что за долгую историю человечества несколько королев и в самом деле погибли насильственной смертью, но я не могла вспомнить ни одной, которую разорвала бы на куски толпа! Всё рыцарство страны, несомненно, объединится для поддержки прекрасной двадцатилетней девушки, если ей будет грозить такая участь. У меня было сильное искушение проверить, так ли произойдёт на самом деле. Но в своей тогдашней слабости я позволила себя уговорить и уехала. Всю дорогу мой господин и повелитель трясся от страха, что отнюдь не улучшало моего настроения, и по прибытии я наотрез отказалась разделить с ним ложе.
