Однако не произошло ничего подобного. Выслушав мессу и тем самым отпраздновав своё примирение, мы нежно поцеловали друг друга и разошлись. Забрав с собой принца, я отправилась в Честер. Я чувствовала себя там в большей безопасности, к тому же вербовала свою небольшую армию из яростных честерцев, которые приветствовали меня громкими криками «ура!». Генрих вновь отправился в свои паломничества, проявив свойственное ему удручающее непонимание обязанностей, налагаемых королевским саном. К своей досаде, я, например, узнала, что во время пребывания в Сент-Олбансе в порыве щедрости он подарил монахам аббатства свою великолепную красную мантию, сняв её с себя. Монахи были весьма обрадованы, пока не поняли, что им придётся возвратить дар, ибо это оказалась единственная мантия короля.
Как может такой человек править страной?
Мои собственные старания получить решительное превосходство над оппозицией по-прежнему терпели неудачу. Осуществляя свои замыслы, я решила, что в первую очередь должна завладеть Кале, где могла бы укрыться в том случае, если Генрих затеет ещё какое-нибудь безумство, — я была уверена, что вторая такая встреча с толпой станет для нас последней.
В Кале губернаторствовал молодой Уорик, который, прославившись в Сент-Олбансе в качестве солдата, хотел теперь прославиться в качестве моряка, патрулируя пролив, дабы, как он заявлял, помешать французам совершить ещё один рейд на Сандвич. Подобное поведение, естественно, принесло ему большую популярность у черни, хотя и было косвенно направлено против меня. Я хотела добиться, чтобы его сняли и заменили молодым Генри Сомерсетом. Я медленно, но уверенно продвигалась к своей цели, заручаясь поддержкой различных лордов, которые не были близкими родственниками Уорика, когда этот негодяй расстроил все мои замыслы, встретив в проливе французский флот и полностью его разгромив.
Возможно, Уорик оказался куда более талантливым адмиралом, чем генералом, возможно, также, что ему благоприятствовали, в отличие от французов, ветер и прилив. Я так и не смогла добраться до глубинной сути произошедшего, но, как бы то ни было, в глазах толпы он сразу стал великим героем, достойным воплощением моего покойного свёкра.
Итак, все мои замыслы рухнули, как карточный домик. Букингем сказал мне, что сместить Уорика с его нынешнего поста значило бы тотчас же вызвать революцию.
Поэтому мне пришлось запастись терпением и заново разработать свои планы. Кто-нибудь может спросить меня, почему я пребывала в то время в постоянном волнении. В конце концов я была фактической правительницей; весь мир верил в великое примирение, якобы свершившееся год назад. Но меня непросто обмануть. Я знала, что йоркисты только и ожидают благоприятного для них поворота событий. Могло произойти разное.
Во-первых, невозможно было предугадать, когда случится очередное обострение болезни у Генриха, но не оставалось сомнений, что его не избежать. Лекари, во всяком случае, утверждали, что по мере старения Генриха нарастает опасность постоянной потери рассудка, учитывая то, что случилось с его дедом по матери.
Во-вторых, управление страной неминуемо влечёт за собой непопулярность. Простые люди, тем более простые англичане, всегда, скорее склонны нарушать законы, нежели соблюдать их; это прежде всего касается уплаты различных налогов и пошлин. Всякое правительство, энергично поддерживающее закон, а я требовала строгого соблюдения закона, особенно в финансовых делах, неминуемо теряет свою популярность. В моём же случае, когда правительство с самого начала не пользовалось доверием, популярность падала ещё более стремительно. К тому же правительства не только теряют авторитет, занимаясь повседневными делами, им угрожают и другие непредвиденные грозные опасности. Кстати сказать, тот факт, что Уорику временно удалось очистить пролив от французских пиратов, не лучшим образом сказался на честолюбивых устремлениях его дяди: произойди ещё несколько таких рейдов, как налёт на Сандвич, и чернь потребовала бы моей головы.
В-третьих, и я подозреваю, что именно в этом кроется суть дела, англичане усматривали нечто неестественное в том, что ими, нацией воинов, управляет женщина. Что ж, полагаю, подобное нелепое предубеждение свойственно не только англичанам: достаточно вспомнить о салическом законе. Но тут англичане проявляют, явное лицемерие, не только потому, Что не признают салического закона, но и потому, что готовы бросить боевую рукавицу перед всяким, кто откажется превозносить вместе с ними воинские достоинства их королевы, которая четыреста лет назад совершила великий подвиг, спалив Лондон и убив, как утверждают, восемьдесят тысяч его обитателей. Ныне в Лондоне проживают лишь тридцать тысяч человек, поэтому даже святой Бид[28] вынужден был браться за лук, но Будикка[29] остаётся для меня образцом для подражания; каждый раз, когда мне приходится въезжать в ворота этого проклятого города, я вспоминаю о её подвиге.
Существовала ещё и четвёртая причина, позволявшая йоркистам чувствовать уверенность в будущем. Ведь я была не только женщиной, но и француженкой, так, по крайней мере, они утверждали, хотя достаточно взглянуть на моё генеалогическое древо, чтобы убедиться: в моих жилах смешаны равные доли французской, итальянской и испанской крови. К тому же я представлялась им этакой молодой, неотразимо красивой распутницей, которая каждую ночь проводит с новым мужчиной. Если бы это было так! Не отрицаю, что подобное обвинение могло бы иметь под собой почву, если бы меня и в самом деле окружали домогающиеся моей любви мужчины. Но после смерти Сомерсета таких мужчин не нашлось, если не считать молодых людей, и красивых, и пылких, и, несомненно, безумно в меня влюблённых, но, к сожалению, я не могла им полностью доверять.
Отсюда можно заключить, что спокойно, ничего не предпринимая, наслаждаться своей нынешней властью было для меня чрезвычайно опасно. Именно сейчас, обладая всей полнотой власти, мне следовало спровоцировать йоркистов на прямое неповиновение.
Нетрудно догадаться, что это было трудное, напряжённое время. Я пыталась управлять страной, которую один иностранный наблюдатель назвал неуправляемой; старалась быть достойной супругой полного ничтожества, служившего, однако, источником моей власти. Я искала пути для того, чтобы одержать верх над врагами, жаждавшими моей крови, пыталась поддерживать порядок в финансовых делах, не доводя население страны до восстания. Мне всё время приходилось удерживать на расстоянии полчище молодых людей, преисполненных уверенности, что они сделают меня счастливейшей из женщин. Меня переполняла физическая энергия — и желание, которое не находило удовлетворения... В довершение всего я была матерью очаровательного пятилетнего, мальчика, и это самое важное. Всё остальное, вместе взятое, имело для меня значение лишь потому, что я стремилась сделать всё возможное, чтобы в один прекрасный день принц Эдуард унаследовал корону.
Но боюсь, что я слишком много времени проводила с моим сыном и его товарищами по играм, Томасом и Ричардом Греем, а также с их матерью (которая в то время была моей ближайшей подругой). Поэтому я огорчилась, когда от излюбленных, занятий меня отвлёк визит в Англию кардинала Франческо Коппини, папского легата. Кто-нибудь, вероятно, помнит, что за двенадцать лет до этого Генрих разошёлся во мнениях с Папой Евгением IV относительно того, кому стать следующим лондонским епископом. Генрих поддерживал креатуру Суффолка, этого мерзейшего Молинё, тогда как Евгений стоял за Кемпа-младшего. Спор завершился поражением короля, и отношения между Вестминстером и Ватиканом несколько остыли. Но вскоре после этого Евгений умер.
Он занимал папский престол в течение пятнадцати лет — довольно долгий срок для нашего времени. В эти смутные времена кардиналы считают лишь очень старых, даже дряхлых людей подходящими кандидатами в первосвященники, на молодых же, энергичных и честолюбивых, смотрят с большим подозрением. Во всяком случае история показывает, что результат обычно один и тот же: Господь Бог в скором времени призывает его святейшество к себе; причины смерти бывают разные, но чаще всего папы умирают от острого несварения желудка. За двенадцать лет, прошедших после смерти Евгения, сменилось двое пап и на папский престол взошёл третий. Этот человек, взваливший на себя бремя представлять Бога на земле, звался Энеа Сильвио де Пикколомини и был известен в литературном мире под псевдонимом Эней Сильвий, ибо кроме других своих достижений написал роман, чего до него не делал ни один Папа.
