При предыдущих первосвященниках Пикколомини приобрёл значительную известность в качестве ватиканского посла. Теперь он взошёл на папский престол под именем Пия II. Для всё новых пап характерно стремление наполнить новым содержанием своё папство и в то же время обеспечить себе место в истории, совершая нечто такое, чего, как правило, не делали их непосредственные предшественники. Некоторым папам приходилось, на своё несчастье, наследовать вселенский собор, созванный ещё их предшественником, и им ничего не оставалось, кроме как поддерживать его. Создание такого совета — есть одно из возможных направлений папской деятельности. Другое направление — яростно обличать существующую общественную мораль. Это направление весьма непопулярно и скорее обычного заканчивается острым несварением желудка. В кои-то времена появлялось и ещё одно возможное направление деятельности — призывать к крестовому походу, обычно против неверных, но были папы, которые призывали к крестовому походу против различных христианских сект и даже против императора, ибо не могли придумать ничего лучшего. Нашёлся даже один, проповедовавший крестовый поход против английского короля, уже упоминавшегося мной бедного Иоанна I, который потонул в Уоше.

Но крестовые походы теряли популярность по мере того, как оказывались всё менее и менее удачными, точнее говоря, по мере того, как неверные обретали силу, и выступления против них приносили всё меньше выгоды. Ни один из непосредственных преемников Евгения не смог возбудить достаточный интерес к крестовому походу против турок, рушивших стены Константинополя.

Поэтому нас несколько удивило, когда Пий II объявил, что важнейшая цель его жизни — организовать крестовый поход против более сильных, чем когда бы то ни было, турок, которыми правил грозный султан Мехмед, гордившийся своим прозвищем Хунхар — Кровопийца. Правители с подобными прозвищами, несомненно полученными ими по праву, опасные враги. Мы, Жители христианского мира, только озадаченно хмыкали, но этот Пикколомини, даром что романист, видимо, страдал ограниченным воображением.

В скором времени мы, однако, узнали, что Пий настроен весьма решительно, ибо он разослал легатов во все страны, которые, по его мнению, могли бы принять участие в задуманном им крестовом походе. Поэтому-то в Англию и приехал папский легат кардинал Коппини.

На деле оказалось, что Пикколомини, как и многие романисты, обладает, может быть, даже чересчур живым воображением и в своих действиях отнюдь не опирается на реальные факты. Никто во всей Европе не сомневался, что английское правительство испытывает большие денежные трудности. Никто не сомневался также, что если бы на этом Зелёном сыром острове и удалось бы собрать сколько-нибудь значительные средства, они были бы употреблены на войну не с турками, а с французами в Нормандии. Пикколомини, возможно, рассчитывал на широко известную религиозность короля, но ему следовало бы знать, что Генрих не тот человек, который способен возглавить военную кампанию против кого бы то ни было.

При встрече с добрым легатом я невольно подумала, что, если бы он обратился не к правительству, а непосредственно к лордам, это могло бы принести большую пользу. Как замечательно, если бы герцог Йоркский, граф Солсбери и граф Уорик в полных боевых доспехах отправились бы воевать с Кровопийцей и его янычарами! Уж тогда-то можно было не сомневаться, что эта троица, отравлявшая мне существование, никогда не вернётся.

Поэтому от имени короля я созвала Большой совет и представила лордам легата. Присутствовал, разумеется, и Генрих, преисполненный воинственного пыла.

— Уверяю вас, милорды, — заявил он собравшимся, — что, если бы не бремя неотложных дел, я сам бы взял в руки крест и повёл вас к славе.

Ему вежливо, но скептически поаплодировали. К несчастью, оказалось, что у всех английских аристократов — самые неотложные дела, и призыв Коппини разбился о каменную стену.

Впрочем, стена эта была не так уж прочна, как представлялось вначале. К сожалению, я об этом не знала и то, что легат, оставшись в Англии, объезжал страну, посещая поочерёдно всех лордов, воспринимала как проявление папского упрямства. Немного погодя я убедилась, что ошибаюсь.

В то время я считала наиболее важным достижение своих целей, которые были уже близки к осуществлению. Летом приехал ещё один неожиданный посетитель.

— Некто по имени Ду... Ду... француз, — объявила Белла. — Из Франции.

Предполагая, что прибыл посланец от дяди Шарли, я приняла этого человека. Звали его Дусеро, он был низкорослым, с искривлёнными чертами лица, которому судьба, очевидно, предназначила болтаться на верёвке. Дусеро привёз мне письмо, которое я вскрыла дрожащими пальцами, потому что не могла узнать почерк. Но я мгновенно узнала шёлковый шарф, в который оно было завёрнуто. Этот шарф я подарила Пьеру де Брезэ перед самым отъездом из Франции, тринадцать лет назад.

Тринадцать лет! И теперь...

«Милейшая королева, прекраснейшая и милостивейшая госпожа, украшение нашего века, — писал Пьер. — Простите, что я отважился написать вам. Но знак расположения, который вы некогда подарили, придаёт мне смелости, заставляя забыть о моём скромном положении. Ваша светлость, я наблюдаю за вашими успехами с искренним восхищением, а иногда, признаюсь, и со страхом. Не стану развивать эту мысль. Но теперь вы знаете этих коварных англичан так же хорошо, как и я. Хочу только заверить вас, что в любое время, когда вам понадобится моя помощь, вам стоит лишь отослать мне этот шарф, тринадцать лет лежавший в моём кармане, их, ни мгновения не колеблясь, поспешу к вам со всей своей мощью, со всеми, что у меня есть, деньгами, со всей своей смелостью и, дерзну сказать, ваша светлость, со всей своей любовью».

Такое письмо была бы рада получить любая женщина, в чьих жилах струится алая кровь. В то же время, будучи в курсе всего происходящего во Франции, я догадалась о многом том, о чём Пьер умолчал в своём письме. Дело в том, что Брезэ уже не был фаворитом Карла. Французский король, как я уже намекала, к старости превратился в самого отъявленного распутника, какой только рождался во Франции; все его интересы сосредоточились на той области женского тела, которая находится между шеей и коленями. Пьер давно уже заметил эту его склонность и сосватал ему свою протеже Аньес Сорель. Не менее находчиво действовал он и после скоропостижной смерти Аньес, тут же заменив её в королевской постели ещё более прекрасной кузиной Антуанеттой де Мэньеле. Но при всей своей привлекательности одна Антуанетта уже не могла удовлетворить все королевские прихоти. Поэтому Карл завёл себе целый гарем, и когда умерла Антуанетта, Пьер оказался в немилости.

Он, однако, был не из тех людей, которые легко сдаются. Хотя Пьер и удалился, покинув двор, в свои нормандские поместья, то исключительно для того, чтобы с помощью интриг вернуть себе власть. Знала я и о его переписке с дофином, который по-прежнему скрывался в Бургундии, опасаясь, что при первой попытке вернуться во Францию его арестуют. Полагаю даже, что он проявлял интерес ко мне не столько как к женщине, сколько как к королеве, страшась возрождения английского могущества и, следовательно, возобновления Столетней войны[30], воспоминание о которой, словно кошмар, всё ещё преследовало французов. Англия во главе с Ричардом Йоркским представляла бы для них куда большую опасность, чем Англия, которой лишь номинально правил злосчастный Генрих, фактически же власть принадлежала его настроенной по-французски жене.

Повторяю, всё это я хорошо понимала, и всё же при одной только мысли, что такой человек, как Пьер Брезэ, боготворит меня издали и предлагает свою сильную правую руку, у меня начинала кружиться голова. Понимала я и то, что ему уже шестой десяток. Но какое это имело значение? Совсем ещё юной девушкой я любила человека на тридцать лет старше меня. Разница в годах между мной и Пьером была не столь велика. К тому же я знала, что он настоящий мужчина, и того важнее — друг, которому можно доверять. А ко всему ещё француз.