До сих пор, как я уже говорила, кузен Хамфри действовал с величайшей энергией. Сразу же после ночного перехода он приказал начать фортификационные работы, и его солдаты перегородили частоколом обе ведущие в Сент-Олбанс дороги, на большее у них не хватило времени. Так вот, укрывшись за этими частоколами, они хладнокровно ожидали нападения йоркистов. Тут-то и стало очевидным отсутствие полководческого таланта у Хамфри. Перегородив обе дороги, он предоставил событиям развиваться своим чередом, даже не пытаясь ни принять какие-либо другие оборонительные меры, ни контратаковать в выгодный для себя момент. Возможно, впрочем, что такого момента вообще не представилось бы, так как их враги имели значительный численный перевес, но если бы город был надлежащим образом укреплён, возможно, им и удалось бы успешно отбивать атаки йоркистов, хотя кузен Ричард и имел с собой несколько этих дьявольских бомбард, которые называют пушками.
Мой опыт показывает, что мятежники, если сразу же не одерживают решительной победы, скорее падают духом, чем те, кто сражается за правое дело. Но город, повторяю, не имел надёжных укреплений. Там, где располагались королевские солдаты, дела шли неплохо. К несчастью, между двумя дорогами пролегало открытое пространство, перегороженное стеной, но не охраняемое солдатами. Здесь-то Уорик и получил свою неоправданную репутацию талантливого военачальника. Отряд, которым он командовал, был вытеснен сюда сражающимися с обеих сторон солдатами. Возможно также, что Уорик, смею утверждать по собственному опыту, отнюдь не самый отважный из людей перед лицом физической опасности, размахивая широким мечом и по своему обыкновению во всю мощь лёгких выкрикивая «За мной!», повёл своих людей на несуществующих врагов.
Удалившись таким образом от опасности, его люди оказались в свободном пространстве, преодолеть которое мешала лишь невысокая стена. Отступить, не обнаружив своей трусости, они не могли, повернув влево или вправо, они очутились бы в самой гуще сражения, а просто сидеть, ожидая исхода битвы, означало бы покрыть своё имя позором... поэтому им не оставалось ничего иного, кроме как перелезть через стену, прихватив с собой и графа, — вряд ли он при этом выглядел с достоинством, ибо перетаскивать облачённого в тяжёлые доспехи рыцаря даже через низкую стену — дело весьма нелёгкое, даже изнурительное, да к тому же сопровождающееся громким звоном и лязгом.
Перебравшись через стену, йоркисты миновали несколько пустынных задних дворов — добрые обитатели Сент-Олбанса благоразумно покинули город или запёрлись в погребах — и оказались на главной улице города — улице Святого Петра, позади всех сражающихся.
Легко догадаться, что этот великолепный, хотя и случайный манёвр решил исход битвы. Никто из солдат не любил видеть противника у себя в тылу, это внушает смятение. А потому королевская армия разбежалась куда глаза глядят, увы, вместе со своими командирами (в том числе и с никчёмным ирландцем Джеймсом Батлером, графом Ормондским и Уилтширским, который даже бросил свои доспехи в канаву, чтобы облегчить себе бегство).
Не все роялисты обратились в бегство. Сын Букингема, Хамфри, славный, хорошо сложенный юноша, который после моей коронации посматривал на меня влюблёнными глазами, погиб с оружием в руках, как погибли сын знаменитого Генри Перси по прозвищу Необузданный[26], граф Нортумберлендский и его племянник лорд Клиффорд, сын дочери Необузданного. Был взят в плен и сам Букингем, пытавшийся собрать своих воинов.
И Эдмунд, дорогой, дорогой Эдмунд! Он умер, как мог умереть только великий путаник вроде него. Как я уже рассказывала, предсказатель предупредил его; чтобы он остерегался замков. Эдмунд пережил два срока заключения в Тауэре, и можно было уже предположить, что пророчество не сбудется; во всяком случае, и в самом Сент-Олбансе, и в его окрестностях отсутствовали какие-либо замки. Сражался он доблестно — не обладая талантом полководца, Эдмунд всегда отличался бесстрашием, — но отступая вместе с преданными ему людьми, остановился, чтобы передохнуть, а может быть, и глотнуть эля возле трактира. На своё несчастье, подняв глаза, Эдмунд увидел, что этот трактир называется «Замок». Эта вывеска, очевидно, совершенно лишила его рассудка и с криком: «Нас предали», вместо того чтобы продолжать отступление, он бросился в самую гущу врагов и умер, словно древнескандинавский воин.
Эти новости ошеломили меня. Не могу утверждать, что я любила Эдмунда, как, возможно, полюбила бы Суффолка, будь у меня больше времени, или как я полюбила другого человека впоследствии. Но Эдмунд первый мужчина, которому я отдала своё тело, то самое тело, что тщетно предлагала мужу, к тому же стал ещё и отцом моего сына. Горько рыдая, я поклялась отомстить, хотя и не имела ни малейшего понятия, каким образом смогу достичь желанной цели.
А теперь a том, что произошло с королём Генрихом VI, моим благороднейшим господином и повелителем. В то утро, перед сражением, он облачился в полные боевые доспехи с изображением леопардов и лилии на груди и, по всей вероятности, был вместе с Букингемом на улице Святого Петра, когда люди Уорика ворвались в город. В это время он и был ранен стрелой в шею. Но у меня такое чувство, что ему не было воздано должное. Я говорю не о ране, которая оказалась довольно лёгкой и быстро зажила. Как я уже сказала, он был одет так, чтобы ни один воин в обеих армиях не мог усомниться, что Он король. Как мне известно, некоторые короли, среди них и английские, приказывали подданным облачаться в их доспехи, сами же надевали обычную одежду, надеясь таким образом сохранить свою драгоценную жизнь. Мой Генрих был не из тех, кто способен унизиться до подобного трусливого обмана, хотя некоторые и могут сказать, что у него просто не хватило ума. Ещё более важно то, что, как и его отец, он не забыл надеть не только королевские доспехи, но и корону. Не сомневаюсь, некоторые мятежники лагеря йоркистов, и среди них наверняка Уорик, были убеждены в том, что убийство короля явилось бы для них наилучшим разрешением всех проблем.
Во всяком случае, эта мысль не была доведена до завершения. Раненый Генрих, чтобы излить свои чувства, несколько раз произнёс: «Фи, фи, и ещё раз фи!» и удалился в крытый соломой домик, где сидел, в то время как его сторонники умирали за него. В этом убежище его и нашёл кузен Ричард во всём сиянии своего несомненного торжества. Так как король оказался вполне жив, а Сомерсет, как было установлено, мёртв, герцог Йоркский опустился на колено и попросил прощения у короля за, возможно, причинённые ему неудобства. Нет сомнения, что это сражение и в самом деле причинило некоторые неудобства тем, чьи тела были свалены в общую могилу за городом.
Итак, наши надежды разбились на поле сражения, а я переживала ещё и свою личную утрату. Думаю, никто не посмеет меня порицать за то, что я опасалась самого худшего. Сторонники Йорка, если не он сам, открыто обвиняли меня в супружеской измене, что в моём случае было равносильно государственной измене, тогда как герцог силой оружия завоевал себе такое же высокое положение, какое обрёл дед Генриха, разгромив армию Ричарда II. Обращаясь к истории, я невольно вспоминала Клеменцию Венгерскую, задушенную в своей темнице; подобная же участь постигла мою родственницу и близкую мне душу — Джованну Неаполитанскую. Обратившись к ещё более далёким временам, я вспоминала также одну из ранних французских королев, разорванную за её преступления четырьмя лошадьми. Кровь стыла в моих жилах. Но я намерена была бороться до конца.
Однако мы живём в более утончённое время, к тому же при всей своей дикости англичане, кажется, никогда не воюют с женщинами. Вернее было бы сказать, с принцессами и знатными женщинами. Самое худшее, чего мне следовало опасаться, — чтобы меня не отправили обратно во Францию; говоря это, я отнюдь не имею в виду трудности пересечения пролива. Как ни удивительно, не произошло ничего подобного. В то время как я и мои фрейлины, находясь в Гринвиче, ожидали удара топором, может быть, и в буквальном смысле, Йорк спокойно завладел государством... в качестве регента. Честно говоря, если принять в расчёт его требования, он вряд ли мог поступить иначе, сохранив при этом всеобщее доверие. Дважды он брался за оружие, дабы освободить Англию от правления Сомерсета, одновременно провозглашая свою лояльность по отношение к королю. Но Сомерсет был мёртв. И после того как Йорк достиг своей цели, ему следовало бы вернуться к частной жизни.
