Что ж, если король принял решение, смертным не столь высокого сана остаётся лишь смириться. Эдмунду Бофору пришлось горько пожалеть о своём решении представить юную леди ко двору, в то время как его соименник Тюдор был ещё не женат, Эдмунд же Тюдор в один миг оказался в рядах высочайшей знати, и возникла необходимость присвоить ему титул, соответствующий его богатствам. Так как возвести его в герцогское достоинство Генрих не мог, то сделал его графом Ричмондским, а его младшего брата Джаспера — графом Пемброкским. Естественно, я испытывала двойственные чувства. Я не желала ничего кроме самого лучшего для Сомерсета, однако не могу отрицать, что иметь близкого родственника, богатого, как сам Крез, было весьма утешительно. Понятно, что ни я, ни кто-либо другой в то время не имели ни малейшего понятия о том, к каким поразительным последствиям приведёт этот брак, хотя тогда ещё он не был делом решённым.
Второй брак, который в это лето вызывал во мне живейший интерес, также имел прямое отношение к королевской семье и также оказал глубочайшее влияние на всю нашу жизнь, хотя это влияние как будто бы уже перестало сказываться.
.Джон, герцог Бедфордский, ныне покойный, прославленный дядя моего мужа, человек очень крепкий, одинаково неутомимый как дома в постели, так и на поле сражения, после смерти своей первой жены вторично женился на самой красивой женщине в Европе. Следует иметь в виду, что я пишу о периоде, предшествовавшем моему рождению. Так вот, его женой стала Жакетта Люксембургская, дочь Петера Люксембургского, графа Сен-Поля. Я уже упоминала о том, какая всё-таки поразительная причудница судьба! Достаточно вспомнить, что этот самый граф Сен-Поль, когда я была ещё ребёнком, просил моей руки для своего сына, но затем отступился, видя, что дела моего папа идут всё хуже и хуже. Таким образом я вполне могла бы стать юной золовкой этой самой Жакетты, двадцатью годами старше меня.
Герцогиня Бедфордская была, несомненно, очень счастлива в своём замужестве, хотя, как это часто случается, когда выходят замуж за государственного деятеля и солдата, герцог почти не имел времени, чтобы согревать её постель, и уж конечно, он не нашёл времени зачать в её чреве ребёнка; в этом отношении он оказался ещё неудачливее, чем его знаменитый брат. И когда, как его брат, через шесть лет после женитьбы он умер, Жакетта, как и моя тётя Катрин, осталась молодой вдовой, не имеющей даже сына, который мог бы её утешить.
Она пошла той же тропой. Да и какая сильная духом женщина спасовала бы при таких обстоятельствах? Но будучи самой красивой женщиной в Европе, она сошлась не с простым постельничьим, как это сделала Катрин, а, как говорили, с самым красивым мужчиной в Англии, неким сэром Ричардом Вудвиллом. И несколько лучше, чем тётя Катрин отдавая себе отчёт в том, к чему она стремится, даже вышла замуж за этого малого.
Это не спасло её от заслуженной взбучки со стороны короля, а Ричарда — от пребывания в Тауэре, но затем её и его, как тётю Катрин и её возлюбленного — Тюдора, простили и даже позволили им поселиться в одном из уголков сельской Англии, принудив тем самым провести остаток своих дней в полной безвестности. Есть люди, самой судьбой обречённые на безвестность, однако существуют и другие, которые, как бы ни старались, неизбежно становятся предметом всеобщей ненависти и обожания, — эти чувства лишь две стороны одной монеты. Жакетта и Ричард не искали ли славы, ни богатства. Занимались они исключительно любовью, да так успешно, что у них родилось ни много ни мало семь сыновей и шесть дочерей, — герцогиня проявила удивительную плодовитость, хотя это ничуть не повредило её наружности.
Летом 1452 года дочери Жакетты и Ричарда, их первенцу, исполнилось пятнадцать лет, пришла пора выдавать её замуж. Когда красивейший мужчина во всей стране женится на красивейшей женщине Европы, даже если к этому времени она и оказалась на втором месте, есть все основания полагать, что у них родятся красивые дети. Так и случилось, причём старшая дочь была наикрасивейшей из всех. Звали её Элизабет (во Франции мы называли бы её Изабеллой), и должна признаться, приняв приглашение на свадьбу, я испытала нечто вроде болезненного укола, увидав её впервые.
Когда тебя превосходит красотой женщина, которая старше, чем ты, это можно перенести довольно спокойно, утешаясь мыслью, что она первая состарится. Но когда тебя превосходит красотой женщина, которая на семь лет моложе тебя, это дело нешуточное.
Разумеется, я очень быстро сообразила, что у меня нет причин тревожиться. Белла Вудвилл была высока, пожалуй, чересчур высока для женщины, тогда как мой рост внушает всем мужчинам желание баюкать меня в своих объятиях. Беллу природа одарила необыкновенно красивыми, мягкими, как шёлк, золотистыми волосами, длинными и прямыми, однако чересчур послушными, моя же вьющаяся тёмная шевелюра, даже если и не колыхалась, непременно приковывала к себе взгляды. Безупречно правильные черты лица Беллы отличались некоторой строгостью. Её безукоризненно прямой нос был чуть-чуть длинноват, а рот, хоть и походил на розовый бутон, — маловат. Никто не мог бы сказать дурного слова о форме её подбородка, разве что он слишком заострён. Ничего легкомысленного во всём облике, ничего похожего на Мой вздёрнутый нос, которым я так гордилась, на мой широкий рот и округлый подбородок. Глаза у Беллы были холодно-голубые. Мои же — зелёные, выражающие полноту чувств. Когда мы познакомились с ней поближе, я убедилась, что фигура у неё очень хороша, в свои пятнадцать лет она, безусловно, была стройной девушкой, тогда как я к двадцати двум годам достигла чувственной пышности.
Самая большая разница, однако, заключалась в наших характерах. Я была сама пылкая страсть. Невзирая на все перипетии моей жизни, такой до сих пор и остаюсь. Белла — сдержанная, даже замкнутая. Но слабодушной я бы её никак не назвала. Тогда я ещё не знала всей глубины её целеустремлённости, неукротимого желания во что бы то ни стало добиться богатства и могущества для себя и своей семьи, вознестись на самые высокие вершины, стать вровень со мной, что стоило жизни многим людям, и не в последнюю очередь её родственникам.
Но в ту пору, не подозревая о грядущих переменах судьбы, я видела перед собой красивую, хотя и не слишком броскую девушку, отдалённую родственницу королевской семьи, которая выходила замуж за сельского джентльмена Джона Грея, сына лорда Феррерса Гроуби, который не имел абсолютно никаких шансов подняться над своим теперешним уровнем. Я же была королевой, милостиво изволившей посетить её свадебный пир. К тому же меня гораздо больше интересовала её мать, о которой я много слышала, но встречалась с ней впервые. Тётя Жакетта — по первому своему браку она приходилась мне тётей, — казалось, была польщена моим вниманием, да и всё семейство, видимо, взволновало моё решение посетить их скромное празднество. Находясь в самом щедром расположении духа, я предложила, чтобы Белла, когда её семейная жизнь окончательно устроится, заняла своё место при дворе, среди моих фрейлин. Её близкие с восторгом приняли моё предложение. Чего лучшего могла желать молодая девушка, чем место при дворе, под покровительством самой королевы, на что ещё могла надеяться? Но если тебя зовут Элизабет Вудвилл, ты можешь стремиться к гораздо большему. Тогда, однако, я не имела никакого понятия о честолюбивых устремлениях Беллы.
Иногда я думаю, что 1452 год был моим последним счастливым годом. Но, конечно, трудно сказать, когда именно начинается и когда заканчивается удачный год. Полностью ли совпадает он с годом календарным? В этом году я была счастлива, частично моё счастье перешло и в следующий год.
Признаюсь, я не пролила ни одной лишней слезы, когда умер архиепископ Стаффорд. Хотя я и часто упоминала его имя, о нём самом мне почти нечего сказать. Архиепископ участвовал в моей коронации — помазал меня холодным миром; он не сумел подавить восстание Кейда и во всех других отношениях — и как человек, и как прелат — оказался малополезным. После его смерти мы смогли назначить архиепископом верного Кемпа. Для меня, во всяком случае, это было большим утешением.
