Все мои тревоги оказались напрасными. Наш въезд в город был обставлен со всей возможной пышностью, и в кои-то веки всё благоприятствовало нам: в небе не было ни единого облачка, солнце сияло во всём своём великолепии. К тому же в течение двадцати четырёх часов перед нашим прибытием по водопроводу вместо воды шло вино. Подобное предприятие требовало точного расчёта: Трезвый лондонец непредсказуем, хотя обычно и добродушен; подвыпивший лондонец также добродушен, но если разгневается, может превратиться в настоящего зверя; перепившего же лондонца тянет ко сну. В этом же случае общее количество вина было как раз таковым, чтобы поддерживать городское население в хорошем настроении и состоянии бодрствования.
К тому же лондонцы обожают торжества, а это было всем торжествам торжество. Впереди нашей процессии шествовал оркестр из трубачей и барабанщиков, их фанфары и размеренная барабанная дробь предупреждали о нашем приближении. Позже музыканты заняли отведённое им место возле городской ратуши, чтобы сопровождать музыкой все предстоящие события. Затем следовала группа прелестных девственниц — по крайней мере, так официально утверждалось. Девушки шли, разбрасывая лепестки роз налево и направо, и облачены они были в такие прозрачные одежды, что официальное утверждение об их непорочности вызывало сильные сомнения. Хотя солнце и сияло ослепительно ярко, но день выдался весьма прохладный и они рисковали подхватить простуду. Далее скакал отряд вооружённых пиками солдат в полных доспехах, с поднятыми забралами; с гордым видом проезжали всадники через толпу и, как им было приказано, даже улыбались, когда видели шныряющих под ногами у коней ребятишек.
Ещё далее вышагивал отряд грозных валлийских лучников, весьма популярных у лондонцев, справедливо считающих их грозой французов. За лучниками шла группа пышно разодетых знатных вельмож и дам, улыбавшихся и приветственно махавших руками немытой толпе. Я была счастлива видеть среди них герцогиню Йоркскую и графиню Солсбери, которые наконец-то заняли подобающее им место, рядом с простыми горожанами, проще говоря чернью.
Далее, на поводке, величественно шагал полувзрослый Альбион. Его появление нагоняло страх на всех собравшихся.
Непосредственно за львом ехали мы. Балдахин над нами держали герцоги Глостер, Букингем (потомок младшего сына Эдуарда III) и Йорк, графы Суффолк, Сомерсет, Солсбери, Уэстморленд, а перед нами выступал кардинал Бофор.
Генрих, в полных доспехах, с короной на шлеме, восседал на крупном боевом коне, который причинял мне некоторое беспокойство своим крутым норовом. Сама же я ехала на белой лошадке.
Одета я была в своё первое свадебное платье, с плащом поверх него, ибо, как я уже писала, дул прохладный восточный ветерок, и в высокий, отделанный золотом и серебряным шитьём головной убор — хеннин, — с прикреплённой к нему белой вуалью, которая развевалась у меня за спиной. Мои распущенные волосы тоже развевались на ветру, а когда я вновь и вновь поднимала руку, чтобы приветствовать горожан, мой великолепный рубин ярко вспыхивал на солнце.
Горожане громко, до хрипоты, кричали. Это был первый и, к несчастью, единственный раз, когда лондонцы приветствовали свою королеву с таким воодушевлением. То же самое можно сказать и о воодушевлении, которое испытывала королева, глядя на них.
Шествие закончилось пышным банкетом в городской ратуше, продлившемся до самого вечера. Затем, совершенно удовлетворённые, мы оставили город и поднялись на барке по течению к селению Вестминстер. Здесь, на самом берегу Темзы, располагался королевский дворец.
Я была приятно удивлена моим новым жилищем, ибо увидела перед собой большой дворец, разумеется с башнями, но лишённый того мрачного крепостного вида, который был характерен для каждого дома, где я до сих пор останавливалась. Даже дядя Шарли провёл всю свою жизнь, перебираясь из крепости в крепость, ибо только там чувствовал себя в безопасности, ограждённый не только от грабителей-англичан, но и от козней своего кузена Луи. Однако в Англии подобных опасений, видимо, не существует. Жизнь на острове имеет свои преимущества: вторгнуться сюда — дело довольно трудное, заранее провозглашаемое во всеуслышание, а потому остаётся достаточно много времени, чтобы подготовиться к обороне или же спастись бегством. Только шотландцы, живущие на несколько сот миль севернее, могут напасть на Англию, не пересекая пролива.
Внутри, однако, Вестминстерский дворец оказался не столь привлекателен, как снаружи. Он походил на все крепости, в которых проходило моё детство: огромные комнаты, коридоры, где гуляет сквозняк, беспрестанно топочущая стража и почти полное отсутствие возможности уединиться. Дворец находится всего в нескольких ярдах от Вестминстерского аббатства, большого собора, воздвигнутого Эдуардом Исповедником четыреста лет тому назад. Мой супруг считал этот дворец чрезвычайно удобным во всех отношениях. Эдуард Исповедник в его глазах был величайшим монархом, когда-либо восседавшим на английском троне, хотя подобное мнение и оскорбляло память его знаменитого отца и даже ещё более знаменитого прапрадеда, могущественного Эдуарда III. Исповедник, как известно, никогда не обнажал меча в защиту своего королевства или преследуя убегающего врага.
Близость собора означала, что большая часть каждого дня была заполнена трезвоном колоколов или голосами церковных певчих. Никто никогда не обвинял меня в пренебрежении к религии, но всякая набожность должна иметь разумный предел. Мне нравилось проводить время, разгуливая по выходящей на Темзу террасе и любуясь стремительными водами и плывущими по ним судами, ибо река служила главной транспортной артерией, которая соединяла город с морем и внутренними районами страны.
Соседство аббатства имело лишь одно, причём кратковременное, преимущество: когда настал день моей коронации, мне пришлось пройти всего несколько шагов. Коронация не без основания считается апогеем жизни всякого монарха. До этого поистине магического мгновения он или она осуществляют правление по наследственному праву, вполне легитимно или даже, осмелюсь сказать, по праву узурпации. К этому времени я уже была супругой короля, и, стало быть, все признавали меня своей королевой. И всё же, пока перед многолюдным сборищем супругу короля не помажут на царство и не провозгласят её королевой во имя Отца, Сына и Святого Духа, в глазах истории она всего лишь нуль. Если до этого магического мгновения её настигнет смерть, её имя так и останется всего лишь записью в летописной хронике.
Особенно важен этот торжественный обряд для такой, как я, иностранки: все должны увидеть — и принять!.. — её увенчание королевской короной. Говоря это, я подразумеваю скорее знатных вельмож, лордов, а не простой народ; как я хорошо знала, лишь небольшая горстка из них имела хоть какое-то понятие о содержании моего брачного контракта. По мере приближения этого важнейшего момента все соображения, вместе взятые, заставляли меня сильно нервничать. К тому же простой, казалось бы, обряд — помазание и коронование — заранее вызывал безудержное волнение у такой юной девушки, как я, которая, хотя и стала женой короля, всё же сохраняла целомудрие и скромность.
Поэтому я затрепетала, когда Генрих предложил мне руку, и, облачённая во второе свадебное платье, которое, благодаря искусству миссис Чэмберлейн, легче расстёгивалось в подходящий момент, оставила дворец, сопровождаемая эскортом особ царской крови и их супруг. Вновь собралась громадная толпа, и вновь моя красота приковала ко мне всеобщее внимание, для чего на этот раз были вполне веские основания.
Окружённая своим эскортом, я поднялась по ступеням лестницы, ведущей к аббатству, и там меня приветствовал архиепископ Стаффорд Кентерберийский, первое лицо в духовной иерархии страны. Этот человек не доводился родственником двоюродному брату короля Хамфри Стаффорду, герцогу Букингемскому, стоявшему у моего плеча, но он стал бы вторым по важности после короля человеком в Англии, прояви он большую настойчивость в делах. Однако архиепископ предпочитал вести жизнь учёного схимника, за что мой муж и любил его, уступая поле мирской деятельности епископу Уинчестерскому, кардиналу Бофору.
