Тут король поднял голову и взглянул на меня в явном замешательстве. Как я впоследствии узнала, он впервые в жизни видел обнажённое женское тело, и хотя я была ещё недостаточно зрелой пятнадцатилетней девушкой, могу, не опасаясь ничьих возражений, сказать, что он взирал на само совершенство. Однако Генрих не был доволен.
— Мег, — предостерегающе заявил он мне, — вы ведёте себя непристойно. Где ваша одежда?
— На мне нет ничего, — ответила я.
— Тогда прикройте ваш срам одеялом.
В некотором недоумении я повиновалась и принялась исподтишка наблюдать, как он раздевается. Оказалось, однако, что под мантией скрывалась плотная ночная рубаха. Таков, видимо, сказала я себе, английский обычай. Но мой оптимизм был поколеблен, когда, забравшись под одеяло, мой муж лёг на спину и, не удостаивая меня взглядом, уставился на балдахин над нашими головами. Через несколько минут, потеряв терпение, я приподнялась на локте.
— Вы недовольны мною, сир?
Наконец он повернул ко мне голову.
— Недоволен? Нет, нет, Мег. Вы ещё так молоды. И к тому же француженка.
В его голосе слышалось осуждение. Но я не теряла выдержки.
— Я только хотела бы угодить вам, милорд.
— Вам это, несомненно, удастся, милая Мег. Поговорим об этом завтра. — С этими словами он приподнялся, но не для того чтобы заключить меня в объятья, а всего лишь задуть свечу, после чего улёгся снова, спиной ко мне!
В молчании прошли несколько минут. Но я не собиралась так легко сдаваться. Подавляя искушение ткнуть его как следует локтем в рёбра, я села на постели.
— Сир, мы ещё не муж и жена.
Изумлённый, он перекатился на спину и так резко приподнялся, что я чуть не упала с кровати.
— Хорошенькое дело! Разве наш союз не освящён епископом в этом самом аббатстве?
— Да, сир. Но брак ещё не брак ни перед Господом, ни перед людьми, пока он не получил завершения. Это всеобщий закон, признаваемый как церковью, так и государством.
Несколько секунд Генрих не отвечал, затем тяжело вздохнул.
— Конечно же, вы правы. Но я никак не ожидал встретить у юной девушки такого пристрастия к формальным процедурам.
— Формальным процедурам?! — вскричала я, невольно забывшись. — Но я же ваша жена.
— Да ведь она француженка, — пробормотал он, — француженка. — И тон у него был такой, словно он вдруг обнаружил, что оказался в одной постели с ведьмой. Затем Генрих снова лёг. — Милая Мег. В этом деле, признаться, я ничего не смыслю.
Понадобилось несколько секунд, прежде чем я обрела дар речи. Я просто не могла себе представить, чтобы взрослый двадцатитрёхлетний мужчина, не монах, оказался девственником. Тем более король!.. И всё же я по-прежнему не теряла выдержки. Возможно, мне даже повезло, ибо если он никогда не знал других женщин, то не исключено, никогда и не пожелает их знать. Оба хорошо знакомых мне короля имели множество любовниц, и у меня перед глазами стоял печальный пример: я хорошо помнила, как мадемуазель Сорель вытеснила тётю Мари из их общей с мужем постели.
— В таком случае, сир, — заявила я, стараясь придерживаться как можно более обезоруживающего тона, — нам придётся учить друг друга.
Может ли слепец быть поводырём слепца? Меня направлял мой природный инстинкт, чего, однако, нельзя сказать о моём муже. Мне пришлось всё делать самой, и должна признаться, что в этом случае я не оказалась на должной высоте. Наконец в изнеможении мы оба забылись тяжёлым сном, а наутро, как только придворные дамы принесли нам по бокалу поссета[17], Генрих тут же покинул спальню.
Гордячка Сис, не скрывая презрения, осмотрела наши простыни.
— Вы ещё не королева, ваша светлость, — заметила она.
Но настойчивость всегда была одной из главных черт моего характера, о чём эта мерзкая женщина позднее узнала на своём собственном опыте, и прежде чем мы отправились в Лондон, я стала королевой Англии не только по названию, но и фактически. Случившееся, однако, потрясло Генриха, ибо я не смогла сдержать крика, когда наконец он нашёл в себе достаточно мужской силы, чтобы войти в меня: бедняга, решил было, что нанёс мне смертельное увечье.
Дело в том, что ещё в детстве Генриха разлучили с матерью и воспитывали его люди, которые стремились сочетать обычные школьные предметы с обучением воинской науке, не давая себе ни малейшего труда познакомить молодого человека с реальной действительностью. К тому времени, когда он, побуждаемый проснувшейся чувственностью, мог бы полюбопытствовать, что скрывается под юбками придворных дам, в нём уже наметился тот поворот к Церкви, который позднее привёл его к крайней религиозности:
Естественные отношения между мужчиной и женщиной он, по наущению церковников, рассматривал как некий порок, который допустим лишь в целях продолжения рода. Упаси Бог испытывать при этом вожделение или, хуже того, похоть. Напрасно старалась я убедить его, что для успешного завершения супружеских объятий необходима некоторая прелюдия, предварительная игра: каждый раз, после очередного неловкого соития, он молился о прощении.
Но, как ни странно, во время нашего медового месяца Генрих всё же влюбился в меня. Уверяю вас, что это не досужая выдумка отвергнутой женщины. Каждый день он давал мне всё новые свидетельства своей любви. Хотя король по-прежнему неохотно предавался чувственным удовольствиям, он стал проводить больше времени в моём обществе, чем посвящал молитвам. А узнав, что своей эмблемой я избрала скромную маргаритку, тут же последовал моему примеру и велел украсить этой эмблемой почти все свои одежды и даже солонки, и ножи.
Я поклялась строго придерживаться правды в этих своих записках — ведь никто никогда их не прочитает — и должна признаться, что с каждым днём, проведённым в обществе Генриха, я всё сильнее убеждалась, что судьба сыграла со мной весьма злую шутку. Я предполагала, что выхожу замуж за человека баснословно богатого, хотя меня и насторожил случай с подвенечным платьем, но постепенно поняла, что король, вынужденный поддерживать пышный образ жизни, был куда менее богат, чем Невилли или Бофоры.
Я знала, что выхожу за сына Великого Гарри, так оно на самом деле и было, однако трудно представить себе сына, менее похожего на отца, которого до небес превозносила молва. И при этом я упустила из виду, что моим мужем станет сын тёти Катрин и, стало быть, внук Карла Безумного. Мне и во сне не снилось, какой катастрофой это может обернуться.
Я думала, что выхожу замуж за великого воителя, но до нашей женитьбы Генрих ни разу не бывал ближе чем в ста милях от места сражения и даже никогда не обменивался ударами копьём на рыцарских турнирах.
Я полагала, что выхожу замуж за настоящего мужчину, однако уже писала о том, каким жалким любовником он оказался.
Я считала, что мне на роду написано стать матерью королей, которые прославят Англию.
Нет, я вовсе не была настолько наивна, чтобы думать, будто смогу зачать уже во время медового месяца, но слабосилие Генриха заставило меня усомниться, что я вообще когда-либо забеременею от него. Оставалось одно утешение: я вознамерилась стать английской королевой, и этому не мог помешать ни один мужчина и ни одна женщина.
Вряд ли я когда-нибудь забуду свой торжественный въезд в Лондон. Событие это состоялось 28 мая, и хотя мне пришлось перенести немало огорчений в течение двух предыдущих месяцев, это был, бесспорно, величайший день в моей жизни.
Не могу сказать, чтобы город показался мне хоть сколько-нибудь привлекательным. Площадью он был меньше половины Парижа и, за исключением огромной крепости, именовавшейся Тауэр, представлял собой довольно убогое зрелище. Однако Лондон являлся сердцем королевства.
Сознаюсь, я довольно сильно нервничала. Меня предупреждали, что лондонцы — самый своевольный, непокорный, неразумный и мятежный сброд во всём мире. Они придерживались своих собственных законов, даже король должен был испрашивать позволения, чтобы въехать в пределы города, и даже король, имей он несчастье навлечь на себя их недовольство, не был застрахован от того, что его забросают обломками кирпичей. Меня также предостерегали, что лондонцы подвержены резким антифранцузским настроениям. Поэтому я отнюдь не испытывала уверенности, что этот день не станет последним днём моей жизни, и даже, признаться, задумывалась над тем, что испытывает человек, которого разрывают на куски.
