Генрих сгружает коробку на свой стол, поворачивается к столу суккуба.

— Коллинз, — от его резкого тона Винсент напуганно вздрагивает, глядит на Генриха исподлобья.

— Мне тебе подробно рассказывать, что с тобой будет, если ты обидишь её, или у тебя своя фантазия богатая? — вкрадчиво улыбается Генрих. Никаких пояснений. По лицу этого трусливого таракана видно, что он в курсе и о ком Генрих говорит, и о мотивах этого разговора. Не будь с утра экзорцизма, Коллинз уже бы поймал по морде, но экзорцизм был, кулаки при себе сдержать легче.

— Не надо рассказывать, — тихо отзывается Винсент и снова прячет взгляд.

— Сладкий, — успокаивающе щебечет Анна, — не наседай. Мы же тут все на испытательном сроке, не только ты.

— Не лезь, женщина, — Генрих бросает на суккубу резкий взгляд, и та изображает на своем лице панику, а затем хихикает, прикрывая лицо серой папкой из плотного картона. Губы сами складываются в легкую усмешку.

Да уж, действительно, можно и наседать, прошлое стоит оставить в прошлом. У Генриха побольше грехов, чем у того же Коллиза, даже если судить по смертной жизни, а сколько душ отравлено уже в бытность демоном? Отравлено, высосано, растерзано на мелкие клочья. Но здесь сейчас, когда позади стоит распятие, на которое ты можешь вернуться любой момент, они все равны — и Генрих, и Анна, и Винсент. И у каждого есть в прошлом свои ключи, свои ошибки, все то, что может потянуть обратно, все то, что может вернуть их на Поле Распятий. Вот только пусть оно и останется в прошлом.

Агата приходит после обеда. Уже практически под конец рабочего дня. Осунувшаяся, бледная, пошатывающаяся. В такой компании, что у Генриха перед глазами будто солнце взрывается.

Джули. Джули обнимается с картонной коробкой с собственным личным делом, будто пытается за неё спрятаться.

— Знакомьтесь, Джули Эберт, наша новая сотрудница, — измученным голосом сообщает Агата и стекает за свой стол.

Это из разряда вон. Таких подвывертов судьбы Генрих точно никогда не ожидал.

— Ты была на Поле? — сипло спрашивает он, и обе девушки синхронно кивают.

— Она сдалась сама, — у Агаты подчеркнуто нейтральный тон, и от взгляда Генриха она нарочно уклоняется. Мда, в текущих обстоятельствах примирение будет даже более затруднено, чем ему вообще казалось. Кажется, Агата сама себе навыдумывала гораздо больше, чем имело место быть.

— Зачем? — Генрих смотрит на Джули, а та, прикусывая губу, опускает взгляд.

— Затем, — тихо отзывается она.

Пальцы сами барабанят по столу недоверчивый, рваный ритм. Ради него? Она сдалась ради него? Это, черт возьми, очень неожиданный ход. Генрих ни за что бы не предположил, что Джули была к нему настолько привязана. Но… если уж охотилась на Миллера столько времени, может… может, питала к нему какие-то взаимные чувства. Когда-то взаимные, торопливо подчеркивает подсознание.

Миллер легок на помине, вваливается в кабинет, окончательно превращая его в проходной двор. Отдает Агате кофе, обводит взглядом кабинет.

— Должны влезть сюда еще два стола, — замечает он, и в пальцах Генриха от неожиданности ломается карандаш. Два?

— Допустим один для неё, — Генрих кивает на замершую у двери Джули, — а второй?

— А второй для меня, — ехидная улыбка Миллера — практически вероломный нож, подрезающий сухожилие опорной ноги, — Триумвират решил, что вас слишком много на голову одного серафима, и я вызвался стать экзорцистом специально для подопечных мисс Виндроуз.

Вызвался он, ага. Разумеется, при этом он не попытается сблизиться с Агатой, как же. Генрих раздраженно смотрит, как Миллер придвигает себе стул и садится рядом с Агатой. Ему такое позволено, к сожалению, поэтому приходится терпеть, глядя, как эти двое соприкасаются локтями и пьют свой кофе.

— Её тоже в ищейки? — заинтересованно спрашивает Анна, изучая взглядом Джули.

— Нет, — Джон отрывается от своей чашки, — мисс Эберт практически не прижжена, допущена только до архивной работы, и у нее не будет ключ-жетона.

Вот оно как. То есть Генриху, как прожженому Гневом Небес, доверяют больше, раз выдали ему ключ между измерениями и к смертному миру. Джули же ограничена в своих передвижениях только верхним слоем. Генрих бросает вопросительный взгляд на Джули, и она пожимает плечами. Мол, нету мне разницы, главное, что не на кресте… Правильно. Очень правильная позиция.

— Так, даже не трогай… — Миллер перехватывает ладони Агаты, потянувшиеся к папке на столе, и Генриху хочется отгрызть ему руки. Лишь бы не прикасался к этим тонким пальцам.

— Мы с тобой договаривались, — тем временем бубнит Миллер, — никакой работы сегодня. Пришла? Посмотрела? Они на месте? Все. Ты идешь спать.

Агата смотрит на него волком. Неважно, как она смотрит. Агата. Смотрит. На Миллера. Сейчас Генрих вполне может сломать не то что карандаш, но и ножку стула, попадись она к нему в руки.

— Ладно, — нехотя отзывается Агата и встает из-за стола. Бросает взгляд на Джули.

— Ты тоже отдохни, — вполне доброжелательно улыбается она, — документы оставь на моем столе. До завтра.

— До завтра, — кивает Джули. Агата уходит. С Миллером. Генрих долго смотрит на закрывшуюся за ними дверь, пытаясь прожечь её взглядом.

— Не покажешь мне общежитие? — спрашивает Джули, и Генриху приходится очнуться.

— Да, — он встает из-за стола. Рабочий день почти закончился, с Джеком Морганом ему еще предстоит поработать завтра, а находиться сейчас в четырех стенах кажется особенно невыносимо.

Джули идет рядом молча, по крайней мере поначалу. Потом она не выдерживает.

— Это был кошмар, — восклицает она. В эмоциях её голоса можно захлебнуться.

— Распятие? — уточняет Генрих, и девушка кивает.

— И эта девчонка. Я думала, она не сможет. Она же жутко бесилась. Но потом… Потом её как отключило. И молния… И я уже не на кресте… Генри, я до сих пор не могу поверить.

Да. Он тоже не мог. Каждое чертово утро, открывая глаза, он не мог поверить, что больше не распят, что на запястье болтается ключ-жетон, что он может пойти куда захочет, и что боли больше нет.

В общежитии Генрих дожидается, пока Джули выдадут ключ от её квартирки, даже поднимается вместе с ней. Но доходя до свой квартирки, останавливается, и Джул — тоже. Замирает, а после шагает к нему, обвивает руками, прижимается к его груди. Он с головой окунается в её запах, горьковатый, терпкий, с легкими нотками вишни.

— Я так рада, что могу быть с тобой рядом, — произносит Джули.

Вдох.

Выдох.

Генрих прикрывает глаза, а затем осторожно отстраняется. Нужно было отказаться сейчас, потому что позже это будет сделать гораздо сложнее.

— Джул, — осторожно начинает он, — не надо.

Она смотрит на него с легкой обидой.

— Ей знать не обязательно, — через пару минут наконец говорит Джули, и это… это большая уступка с её стороны. Когда-то их союз был возможен при выполнении взаимных обязательств. Никаких связей на стороне. Генрих качает головой.

— Дело не в этом, Джул. Я буду знать. И уважать себя не буду.

— Я думала, ты с ней только из-за Миллера, — кажется, Джул нешуточно задета. И Генрих не очень-то представляет, как возможно смягчить ситуацию.

— Джул, — Генрих устало выдыхает, силясь объяснить и понятно, и не очень-то бесцеремонно, — как можно быть с ней только из-за Миллера? Да и с Миллером — это так. Ребячество. Несерьезно.

— С ней, значит, серьезно? — тихо спрашивает Джули, и Генрих, помедлив, кивает.

— Без обид, ладно? — на всякий случай уточняет демон. — Я рад, что ты здесь, я рад, что ты можешь начать работу.

Джул смотрит на него, пристально, с горечью, покусывая губу. Генрих успевает уже напрячься, когда она наконец милосердно улыбается.

— Да уж какие обиды, — мягко произносит она. — Нужно же ради себя исправляться, не ради кого-то другого, правильно? Я понимаю. Столько лет прошло.

— Спасибо. — Генрих с облегчением выдыхает. Все-таки Джули — для него важна. Хорошо, что у неё теперь тоже есть шанс изменить свою жизнь. Хорошо, что не придется за ней охотиться по воле Триумвирата.