— Смешно, да, — от улыбки Генри хочется бежать. Он на секунду останавливается, затем прихватывает Агату за руку и тащит куда-то. В сторону, противоположную выходу.

— Куда ты… — Генри смотрит на неё так, что Агата замолкает на полуслове. В его взгляде четко читается «Еще одно слово, и я раздену тебя прямо в коридоре». Все-таки на такие уступки Агата не готова…

— Это же кабинет Джона, — шипит она, когда Генри наконец-то останавливается, и приседает, заглядывая в замочную скважину.

— Ага, кабинет — его, — Генри выпрямляется, шагает к Агате, выдергивает у неё из волос шпильку и спустя двадцать секунд вскрывает замок, — а ты моя, — шепчет он, втаскивая Агату в темную комнату.

— Ты с ума сошел, — охает Агата, а он впивается губами в её шею, и ноги подгибаются сами.

— Ты будешь думать только обо мне, — выдыхает Генри, — и даже здесь, когда впредь будешь бегать к своему дружку, ты будешь думать о том, как здесь мы с тобой трахались.

— Он может прийти! — тоненько взвизгивает Агата. За её спиной — твердая стена, на шее — раскаленные губы, на бедре — его крепкая ладонь. Кажется, что она насквозь одержима, потому что тело вспыхивает практически сразу.

— Не морочь мне голову, — у Генри даже тон насмешливый, даже в сумрачном, не освященном кабинете Джона ясно, что он ухмыляется, — я что, по-твоему, могу почуять тебя в небе над собой, но не почую Миллера на подходе?

— А вдруг не скажешь? — выдохнула Агата, захлебываясь дыханием, потому что его пальцы скользят по бедру, выше — неспешно, неторопливо, поглаживая кожу под тонким чулком.

— Я, конечно, хочу тебя наказать, — мурлыкнул Генри, — но если он нас застанет — после такого, думаю, наказывать будет впору меня.

С ним невозможно спорить. Только разлепишь губы, и в рот врывается беспощадный язык, не дает выдохнуть ни звука, выцеловывает каждый глоток воздуха, затапливает душу яростным жаром. Кажется, вот — увернулась, открыла было рот, а пальцы впиваются в клитор, сжимают, теребят, поглаживают, и в животе скручивается огненный шар, и кажется, что лишний раз шевельнешься и изжаришься изнутри, и все что можешь в эту секунду — лишь только дышать, вот только дышать не получается, воздух вдруг становится каким-то бесполезным, его мало, сколько не вдыхай.

Да и по честному-то возражения не очень-то рвутся с губ Агаты, почему-то ей и самой кажется волнительной эта его безумная мысль. Если что — он скажет, предупредит, и их точно никто не застукает — вытвори он такое, и ему действительно не сдобровать. Да — Джон её друг, и… это несколько не этично — заниматься этим в его кабинете, на его столе. Но черт возьми, до чего гулко бьется сердце, до чего будоражит Агату эта идея. У Генри совершенно непредсказуемая фантазия, поневоле следуя её выкрутасам, чувствуешь себя распутной девчонкой, но в кои-то веки от этого ощущения кровь не стынет в жилах.

— Так что? Согласна? — шепчет он, по-прежнему целуя её шею, практически рисуя на ней что-то языком — кажется, он уже понял, что от этого Агата хмелеет сильнее, чем от любой другой ласки. Целует, слегка прикусывает кожу — совсем чуть-чуть, и легкий привкус боли, кажется, обостряет восприятие, заставляя напрячься каждый нерв.

— Согласна, согласна, — сбивчиво шепчет Агата, и за это её согласие её награждают его пьянящие губы.

Генри торопится — видимо, тоже не хочет попасться, впрочем, сейчас Агате сполна долгие прелюдии заменяет адреналин. Он заставляет её кровь кипеть, заставляет непослушными пальцами расстегивать рубашку Генри. Да, некогда, да — не до особых ласк, но ей по-прежнему все так же хочется его голой кожи под своими руками.

Со стола Джона падает несколько папок, и рассыпаются по полу документы. Это свинство, это форменное свинство, да, Агата это понимает, но все, что она может сейчас, — это тихонечко постанывать, впиваясь пальцами в его плечи. Она пока сдерживается, хотя ей хочется прибегнуть к помощи ногтей.

— Быстрее, — шепчет она, силясь не прикусить ему мочку уха. Она знает, что его это провоцирует, что ему становится сложнее сдерживаться, но сейчас ей чертовски хочется именно необузданной, дикой, крышесносной страсти.

— Ага, сейчас, — вкрадчиво, растягивая гласные, отзывается Генри, и почему-то в его тоне Агате мерещится некая угроза. Услышав треск ткани, она беспокойно ахает, ей совсем не улыбается покидать ДСС голышом, но нет, Генри рвет не платье — но её трусики, торопливо запихивая их в свой карман.

— Ты спятил? Как я пойду без них? — возмущенно пищит Агата. Голые ягодицы прикасаются к холодной столешнице, охлаждая горячую кожу.

— Поправишь юбку, делов-то, — Генри, кажется, вообще не понимает сути проблемы. Действительно, юбка длинная, до колен, такое не разглядишь — особенно если пойдешь пешком. Никаких полетов однозначно сегодня Агате не светит. Хотя наверное, пройтись по улице вот так, без белья, будет весьма волнительно.

Подумать об этом Агата не успевает. Генри придвигает её бедра к себе.

— Давай-ка посмотрим, насколько ты готова, — шепчет он и его пальцы скользят по промежности девушки, касаются нежных, уже таких влажных складочек, осторожно их раздвигают. Агате кажется, что она сейчас взорвется от напряжения, от его шепота, что нежным бархатом ласкает кожу.

— Даже не думал, что праведницам так нравится быть дрянными девчонками, — он даже смеется так, что в груди сладко сжимается сердце. Какая она, к черту, праведница, скорей уж завзятая греховодница, совершенно потерявшая чувство меры. Агате хочется закрыть глаза, отдаться на волю его рук, но в таком случае они могут не закончить и к концу смены Джона, потому что Генри любит хорошенько помучить её ласками, прежде чем перейти собственно к соитию.

— Прости, мы сейчас чуть поторопимся, — ласково мурлычет Генри и сжимает пальцы на ягодицах Агаты.

В кабинете темно, светоч зажигается только в присутствии Джона, однако в окно подглядывает любопытная луна, именно поэтому глазам есть на что посмотреть — а именно на плавный рельеф мышц демона, его подтянутый живот. Кажется, Агата еще не целовала его живот, еще не осмеливалась на подобные нежности, нужно будет подумать об этом на досуге.

Генри снова оттягивает начало процесса, касаясь раскаленными поцелуями — кажется, каждый будто клеймо отпечатывается на её коже, лица Агаты и дразня её — уже в третий раз касаясь тугой головкой члена нежных половых губ, всякий раз задевая чувствительный вход, но уклоняясь от нее.

— Тебе не надоело издеваться? — наконец выдыхает Агата, когда он запечатлевает поцелуй на её подбородке и обламывает её в пятый раз.

— Не-е-ет, — протяжно выдыхает Генри, но наконец толкается членом внутрь — медленно, выбивая из груди Агаты протяжный вздох. Его ладони крепче смыкаются на заднице Агаты, ей от неожиданности хочется взвизгнуть, но все-таки она помнит, что за дверью, в коридоре, нет-нет, да и проходят серафимы-стражи, пришедшие со своих дежурств, а дверь — не заперта. Терпит. А Генри, кажется, совершенно забывает про границу «можно-нельзя», потому что его пальцы касаются и второй дырочки, слегка толкаются в неё. Агата прикусывает губу, силясь на закричать — ощущение внезапно сильное, хоть и противоречивое. От его твердых пальцев чуть щекотно, но из-за них острее чувствует его член, его движение в ней, и от этого удовольствие становится резче, острее, невыносимее, накрывая девушку своим шквалом. Агата захлебывается в восторге, придвигается ближе к Генри, вцепляется в плечи, обхватывает ногами. Она не хочет его выпускать сейчас, да что там — она не хочет его выпускать вовсе. Ни! Ко! Гда!

— Господи, — тихо выдыхает Генри, и кажется, это первое слово удовольствия, которое Агата от него слышит. Хочется еще, хочется, чтобы и он наконец забылся, перестал быть таким безмолвным, искушенным, закрытым. Чтобы можно было ощутить, что ему с ней хорошо не только по хриплым выдохам во время его оргазма.

Агата теряется в ощущениях, её удовольствие доходит до пика неожиданно быстро. А затем Генри отстраняется.