Кажется, небо на западе слегка розовеет. На этом слое раньше рассветает, чем на других прочих, но именно сейчас Агата задает себе вопрос — сколько времени они целовались? Понимает, что да — действительно долго, никак не меньше часа, он уже даже успел будто бы случайно «задеть» пальцами её грудь, и она в отместку за такое нахальство прикусила ему губу. Сколько было тех поцелуев, слившихся в один? Двадцать? Пятьдесят? Агата хихикает, понимая, что действительно похожа на только-только отметившую совершеннолетие девчонку, которая чувствует себя голодной — ей ужас как не терпится всласть натискаться со своим возлюбленным, только так, чтобы папа из окна не увидел…

Генри, такой чуткий к переменам её настроения Генри, решает над ней сжалиться, чуть-чуть ослабляет хватку, выпрямляется. Его лицо настолько близко к её лицу, что они соприкасаются лбами, носами — и почти что губами, но в слове «почти» и заключается вся потрясающая чувственность этой ситуации. Когда от соприкосновения отделяют считанные миллиметры, кажется, что все твое существо раскаляется в ожидании, и чувствовать начинаешь так остро, как никогда раньше.

— Светает, — шепчет Агата, и Генри недовольно вздыхает.

По идее им надо расходиться. Общежитие этого слоя уже рядом — за одной маленькой аллейкой, общежитие Агаты на три слоя ниже. Однако расставаться с ним ей сейчас совершенно не хочется, не хочется расплетать этих теплых объятий, окунаться в холодную реальность.

— Могу ли я тебя проводить? — мягко спрашивает Генри, и его голос ласкает её кожу как нежнейшая кисть для пудры. Сказать, что её волнует его голос — ровным счетом никак не описать весь спектр её эмоций.

— Я думаю, можешь, — Агата смущенно опускает глаза. Она по-прежнему не чувствует себя сейчас умудренной взрослой женщиной (хотя вот тут она совершенно точно осознает, что льстит себе, как в оценке возраста, так и в оценке умудренности), оставившей позади смерть, нет, скорее школьницей из выпускного класса, которая гуляет с мальчиком и стесняется даже от того, что он берет её за ручку, но было в этом ощущении нечто удивительно упоительное, и от того, что её пальцы тесно переплетаются с пальцами Генри, перед её глазами мир слегка приплясывает. Как давно, как давно она такого не чувствовала. И чувствовала ли вообще? Прижизненный опыт вспоминать по-прежнему не хочется.

«Провожать» предстоит совсем недолго. Чтобы спуститься на три слоя вниз, нужно всего-то сжать пальцами жетон и, закрыв глаза, отсчитать три мгновения.

В парковых аллеях на слое Лазарета существенно людней, поэтому толком постоять и посмотреть друг на дружку не получилось. А еще тут было темнее — солнце здесь вставало на три часа позже. Агата не стала высвобождать пальцев из руки Генри, потянула его к общежитию. Пусть проводит её хотя бы до здания, пройдется вместе с ней по парковой дорожке, может быть, там удастся выкроить мгновение, чтобы вновь приникнуть к его губам.

— Какой этаж? — спросил Генри, задирая голову кверху.

— Семнадцатый, но мне нужно зайти забрать у дежурного ключи, — извиняющимся тоном произнесла Агата, — и, кстати, моя квартира с другой стороны.

Обустройством жилья для грешников занимались эйды. Строительством таких похожих друг на дружку зданий из серого и белого кирпича — некогда сами грешники. Зданий было много, их почему-то никогда не было с избытком и всегда на всех хватало. Квартирки у ангелов были небольшие, пара комнат и прихожая, столько места, чтобы не чувствовать себя угнетенным, но и пущего простора грешникам не предоставлялось, будто для того, чтоб они не забывали — Чистилище — их перевальный пункт, впереди — новая жизнь.

Нет, именно в тот момент, когда они подходят — у общежития стоит горстка вернувшихся из лазарета «братьев милосердия», которые не занимаются посещением демонов, но очень много времени посвящают молитвам об исцелении душ, глубоко пораженных демоническим ядом. Таких душ было немного — относительно немного, если брать во внимание общее количество «пациентов» Лазарета. Большинство пострадавших удавалось вернуть в строй за краткий срок, редко кто держался в лазарете больше нескольких недель, но на верхних этажах в огромных хранилищах стояли сосуды с практически померкшими душами. И годы молитв уходят на то, чтобы хоть капельку усилить их сияние.

Когда по ступенькам к дверям проходит Агата, за руку с демоном — да с каким демоном, парни давятся, кто словом — а кто-то и сигаретой. Агату провожают несколько пораженных взглядов, но самый цирк поджидает Агату в холле, у стойки вахтера.

В такое время вахтер обычно дрыхнет, прямо тут, опустив голову на столешницу, пользуясь тем, что наступило счастливое время между сменами в Лазарете, когда редкий работник припрется позже или раньше положенного времени. Ключи выдавать не нужно, можно и вздремнуть.

Однако, Эрик Даллас — прожженный вахтер, профессионал своего дела, спит чутко, поэтому к тому моменту, как Агата доходит до стойки, совершенно четко цокая по плитке каблуками, Эрик уже успевает не только придать телу практически вертикальное положение, но и разлепить глаза. И вот это оказывается самым неудачным его решением, потому что, увидев за спиной Агаты демона, даже хладнокровный Эрик Даллас от неожиданности кувыркается со стула и вскакивает на ноги с уже пылающим клинком в руке.

— Отвали от неё, н-нечистый, — отважно восклицает он, и кажется, повышенным тоном он надеется разбудить кого-нибудь из близлежащих комнат. Ну да, с исчадием ада он не справится, ни один, ни с поддержкой в лице Агаты, будь даже она готова её предоставить. Как бы то ни было, попытку вступиться за неё перед демоном Агата, разумеется, оценила.

Генри не двигается никоим образом, по лицу его пробегает ехидное выражение, будто он хотел было съязвить, но удержался.

Агата открывает, было, рот, чтоб затеять длинное пространное объяснение «Кто, что и зачем он тут вообще что-то делает», как за спиной кто-то дипломатично покашливает. Агата оборачивается — и видит Кхатона. Его видит и Эрик, и, кажется, это для его нервов оказывается даже слишком чересчур. Возможно, он даже быстрей Агаты соображает, что архангел, со скучающим видом устроившийся в углу холла, на диванчике и с книжечкой в руках, видел — сколько времени дрых вахтер, в то время как по служебному регламенту должен бы бдительно оберегать обитателей общежития. Эрик прячется за стойкой, явно желая прикинуться каким-нибудь элементом интерьера.

— Вы долго, мисс Виндроуз, — укоризненно хмурится Кхатон, а Агата сконфуженно улыбается. Ну да, они с Генри не очень-то торопились. Даже по парку к зданию шли медленно, будто на эшафот, желая продлить возможность подержаться за руки.

— Я не ожидала вашего визита, сэр, — чуть виновато произносит она, а Кхатон разводит руками, откладывает книгу, подходит к Генри и Агате.

— Мы волновались, — ровно отзывается он, будто это много объясняет. Затем бросает взгляд на Генри, чуть иронично поднимает бровь.

— Хартман, ты собрался позавтракать с девушкой или позавтракать ею?

Агата краснеет, от того лишь, что одной только фразой Кхатон уже положил её в одну постель с Генри, а демон натянуто улыбается, будто бы плохой шутке.

— Я провожаю, — спокойно отвечает он.

— Обижаешься, Хартман? — интересуется Кхатон, кажется, лишь для галочки.

— Вообще, неважно, что я чувствую, — произносит Генри, чуть мрачнея, — в конце концов, я — демон, я принципиально отличаюсь от всех обитателей чистилища как возможностями, так и всякими наклонностями.

— Да, насчет этого, — Кхатон кивает, — если заинтересован в помощи от срывов — ходи на экзорцизмы почаще. Если я правильно информирован — голод вашему брату они хороши отбивают.

— Правильно, — Генри вздыхает.

— Это тоже болезненно? — сочувственно спрашивает Агата. — Как и крест?

— Ну, слабее, — уверенно возражает Генри, — в первый день на кресте я понял, что боли не ведал вовсе.

— Ох, парень, — Кхатон дружелюбно хлопает Генри по плечу, — о боли не думай, боль-голод — это все лишь ощущения смертной оболочки. Поборешь её — поборешь и себя.