— Отойди, или я ударю тебя.

— Милорд, подумайте о том, что знает этот человек. Наши планы находятся сейчас в настолько подвешенном, неустойчивом состоянии, что его сообщник может выкинуть какой-нибудь трюк и уничтожить все. А этот человек может все знать, и он будет говорить. Подумайте о своем отце и о плане.

Медленно, нехотя трость опустилась.

— Возможно. Но не думай, что я ломал себе голову над этим планом ради отца. Замок Фалькон будет моим.

Настало время для следующего укола, пока горшок еще кипит.

— Ради меня не стоит его оттаскивать. Я слегка замерз, и небольшое развлечение мне не помешает. А он привык только обрывать крылышки мухам. Он не сможет причинить вреда настоящему мужчине. — Тот снова разъярился. — Впрочем, я сомневаюсь, что он сможет хотя бы поднять эту палку. Телосложением он скорее в мать, чем в отца.

Этого было более чем достаточно. Де Поиктьерс еще пытался отвлечь Магуса, но безуспешно. В лице альбиноса проглянуло безумие.

— Что ты знаешь о моей матери? — слова с трудом пробивались сквозь сжатые зубы.

Последний удар.

— Знаю, что твоя мать повесилась неделю назад. Добровольно лишила себя жизни, узнав, что мертвенно-бледное чудовище, которое она родила, превратилось в колченогую пародию на человека.

Юноша застыл от гнева и потрясения. Клочья пены свисали с его губ. Левой рукой он вцепился себе в лицо, и струйки крови побежали по мертвенно-бледной коже. Он зашатался на своих слабых ногах, и Богарт на мгновенье подумал, что зашел слишком далеко и что тот сейчас упадет в обморок. Но Магус ухитрился взять себя в руки, хотя дрожь во всем его теле и стиснутые челюсти показывали, каких усилий ему это стоило.

Он оттолкнул дородного де Поиктьерса в сторону, и голос его был почти спокойным.

— Я убью тебя, убью тебя, убью тебя, — трость его вздымалась и опускалась, и слова эти перешли в какую-то ликующую песнь.

Де Поиктьерс что-то кричал ему, пытаясь напомнить об отце. На мгновенье Магус приостановился и взглянул прямо в глаза сенешалю. Де Поиктьерс не выдержал этого взгляда и отвернулся.

— Если потребуется, я всегда смогу заменить отца. Но существует только один замок Фалькон. — И он снова вернулся к своему занятию.

— Так.

Это единственное слово, произнесенное спокойным голосом, повисло в воздухе.

— Ты следила за мной. Что ж, я должен подумать об этом. Ты — дочь вождя, и долгое время была женщиной другого вождя.

Итак, мастер Рэк, теперь ты понимаешь. Ты понимаешь, каким образом нашептывания о власти коварного злодея, такого, как белокожий Магус, могут превратить твердое решение в пустое и безосновательное. Нет смысла говорить об этом. Нет смысла пытаться хоть в малейшей степени изменить мое мнение. Я перехожу на сторону Магуса. Ты можешь сказать, что они собираются предать меня. Возможно. Но вот что я скажу тебе: эта гнилая планета не оставила нам ни единого шанса на выигрыш. У них на руках все тузы — власть, богатство, люди, оружие. У нас — ни одного!

Саймон помолчал и, глядя прямо в глаза гиганту, выложил свой решающий аргумент.

— А как насчет того оружия, что в Арсенале? Будь оно у тебя? Что бы ты стал делать?

Моркин не ответил, но Гвенара охнула.

— Нет, только не то оружие! Это святотатство. Ты ставишь под удар свою вечную душу. Ни один человек не посмеет прикоснуться и к песчинке со стен Арсенала. Если он просто взглянет на эти исчадья ада, то ослепнет. Его глаза вытекут. Ты сошел с ума!

Моркин мягко расхохотался.

— Вот уж не думал, что Федерация пришлет идиота.

Пламя вспыхнуло на мгновение, в комнате стало светлее.

— Один вопрос, Моркин. Кто тебе сказал, что один взгляд на это оружие приводит к смерти?

В голосе предводителя партизан появилось легкое колебание.

— Священники. И в книгах так написано. Черт возьми, все это знают! Да и какая разница, кто сказал? Пойдем, люди хотят спать. Нам нужно покончить с этим вопросом до утра. Я созову совет, и ты изложишь им новую идею. Потом я сам, лично, вышвырну тебя обратно, туда, откуда ты пришел. — Моркин вышел, движение воздуха подхватило струйку дыма, и тот заметался по хижине.

Гневно сплюнув в костер, Саймон заговорил будто про себя, однако он надеялся, что Гвенара слышит его:

— И ради этого я преодолел миллионы миль, видел страдающих и умирающих людей. Убивал сам. Обрек лучшего друга на страшную смерть в одиночестве. И все ради этой стаи идиотов! Неужели никто не может понять, почему это оружие запрещено? Почему они так боятся, что кто-нибудь его заполучит?

Гвенара перебила его:

— Кто это «они», Саймон? И почему они поступают так, как ты говоришь?

Саймон повернулся на пятках, подошел к ней, положил одну руку ей на талию, другую на плечо, так что их лица оказались совсем рядом.

— Повторять я не буду. Потом нам нужно вместе выйти к вашим людям. Оружие, которым пользуются здесь — луки, мечи, копья — это очень простое оружие. С таким оружием обычно всегда выигрывает тот, у кого больше людей. А значит, выигрывает всегда правящий класс. Если позволить пользоваться любым другим оружием — порохом, пушками, военными самолетами, атомными бомбами, всем, чем угодно, — то маленькая армия получает реальный шанс нанести поражение гораздо более внушительным силам. Одним снарядом можно разрушить замок Фалькон. Так что кому выгодно сохранять все, как оно есть? Лордам. Кто контролирует церковь и все доступные книги? Лорды. Кто уверяет, что одна только мысль о более совершенном оружии ведет к величайшей ереси? Правильно! Чья многовековая власть рухнет сразу же, как только в руки людей вроде тебя попадут взрывчатые вещества и вы сумеете ими воспользоваться? Вот так-то, Гвенара. Клянусь, это правда. Но как мне убедить в этом ваших людей, а?

Ночную тишину прорезали крики и шум. Моркин начал созывать мужчин и женщин на собрание. Гвенара оттолкнула Саймона и встала у выхода. Ее силуэт вырисовывался на фоне костра.

— Саймон, возможно, ты говорил правду. Я могу в это поверить, и может быть, кое-кого из наших ты тоже сможешь убедить. Но тебе нужно время, а Моркин его тебе не даст. Тебя забросают камнями. То, что ты говорил, сильно смахивает на богохульство. У тебя осталась одна надежда. Беги через заднюю стенку хижины, в лес. Я постараюсь удержать их, и может быть, ты сможешь вернуться в замок. Дай мне несколько дней, я попытаюсь поговорить кое с кем о том, что ты сказал. Потом, если…

Саймон перебил ее.

— Гвенара. Если я вернусь в замок Фалькон, то через несколько часов буду уже мертв. И вряд ли у нас есть несколько дней до того момента, как Мескарл до конца сплетет свою паутину. Осталось лишь несколько часов.

Из толпы партизан, собравшихся вокруг костра, раздался громовой голос:

— Выходи, богохульник, прочитай свою лживую проповедь моему народу. Или тебя вытащить за уши?

А в замке хирург приложил еще одну пиявку к шее того куска сырого мяса, который когда-то было Юджином Богартом. Как ни странно, жизнь в нем еще теплилась, хотя едва-едва. Лицо его распухло и стало бесформенным, лиловые синяки вокруг глаз показывали, куда было направлено большинство жестоких ударов. Нижняя часть его живота была забинтована, сквозь чистые повязки проступила кровь. На бледной коже резко выделялись следы трости. Грудь шевелилась едва-едва, пропуская в легкие лишь столько воздуха, чтобы поддерживать жизнь. В углу слабо освещенной комнаты уселась смерть и распростерла крылья, ожидая своего часа.

Губы, распухшие и потрескавшиеся, зашевелились. С них слетел слабый шепот, и слова канули в тишину. Из густой тени вышел де Поиктьерс и склонился над избитым человеком. Наклонился еще ниже, пытаясь уловить какой-то смысл в его словах. Потом выпрямился с выражением недоумения.

Доктор, обеспокоенный человек лет пятидесяти, которому приходилось видеть слишком много избиений и смертей в стенах замка Фалькон, робко кашлянул.