Крестьян освободили от оков и обоим вручили мечи. Не взглянув на отца, юноша швырнул свой меч через всю комнату на тростник перед Мескарлом.

— Ты можешь убить нас обоих, но не заставишь пойти друг на друга. Милорд, однажды на твою подлость обратит внимание вышестоящая власть. И тогда тебе…

Договорить ему не удалось. Отец, стоявший позади него, схватился за рукоять меча, как утопающий хватается за соломинку. Не говоря, ни слова он вскинул меч и вонзил его сыну в спину, слева между ребер. Юноша что-то крикнул, когда упал, но никто так и не понял, что.

Старик, всхлипывая и бормоча что-то, рухнул на тело своего сына и стал терзать его и мять, будто обратился в дикое животное. Он все еще пытался пронзить бездыханное тело мечом, когда сам де Поиктьерс подошел к нему и отобрал у него оружие, потом встряхнул его и поставил перед бароном. Вся эта сцена была настолько отвратительной, что даже эта мерзкая компания приумолкла.

Кроме тяжелого дыхания старика лишь единственный звук нарушил тишину — тоненькое хихиканье альбиноса. Кот спрыгнул с плеча Мескарла и осторожно прошелся по усыпанному всякой дрянью каменному полу. Он подошел к телу, перепрыгнул через него и уселся на пол. Струйки и лужицы крови запятнали пол.

Кот погрузил свой шершавый розовый язычок в одну из этих ярко-красных лужиц и принялся лакать.

Хихиканье стало громче. Старик посмотрел на Магуса, его изборожденное морщинами лицо дергалось, как парус корабля при порывистом ветре. Казалось, каждая его часть жила отдельной жизнью.

— Я свободен?

Смех утих, и раздался этот высокий, отвратительный мальчишеский голос.

— Я дал слово. Уведите его, вымойте, накормите, дайте вина. Потом пусть поспит. Завтра, старик, когда все мы будем чувствовать себя свежими, и солнце будет сиять над замком, и птицы будут петь над крепостными стенами, и сам воздух будет источать благоухание, тебя снова приведут ко мне, и я дам тебе свободу. Тебя никто не обидит. Никто тебя и пальцем не тронет. Никто тебе не нанесет ни малейшей раны, иначе он мне ответит. Я обещал свободу победителю. А ты разве не явный победитель? — И он снова откинулся в кресле и захихикал.

Саймон больше не мог смотреть на все это. Он постарался сдержать нервную дрожь и, оставив свой пост, направился в покои леди Иокасты. Он шел и думал о том, как в таком хрупком сосуде может содержаться такое чудовищное зло.

Когда Саймон дошел до хорошо охраняемого крыла, где жили члены семьи Мескарла — те, которые еще цеплялись за жизнь, — он вознес хвалу своему ангелу за перстень леди Иокасты, потому что пару раз вооруженные стражники выказывали явное намерение сначала напасть, и лишь потом задавать вопросы. Он миновал ворота с решетками, двери с шипами, узкие, извилистые коридоры, в которых один человек может успешно сражаться со многими. Средневековые факелы постепенно сменились современными скрытыми светильниками, хотя каменные стены оставались массивными и грубо обработанными.

Наконец он добрался до роскошной прихожей покоев леди Иокасты. Морщинистая дуэнья, издавна служившая надежным хранилищем преступных тайн, махнула ему, даже не бросив взгляд на протянутый перстень. Но когда Саймон уже собрался откинуть гобелен, скрывавший дверь в будуар, дуэнья окликнула его.

— Печатку. На это блюдо с драконом. Если перстень тебе снова понадобится, она найдет способ передать его тебе. На блюдо. — Голос был тихим и усталым, похожим на пыльный старый бархат.

Положив перстень, как было велено, Саймон вошел в дверцу. Он оказался в большой спальне с той атмосферой былого великолепия, какую он и ожидал увидеть. У матерчатых китайских птиц в стеклянных клетках не хватало ног или крыльев. Вся мебель была расшатанной и продавленной. На стенах висели потемневшие от времени и дыма картины, порванные и потертые гобелены с охотничьими сценами.

Над холодным камином висел портрет юной женщины, выполненной в манере пуантилизма, который, несмотря на пятна копоти, которые кто-то пытался очень небрежно стереть, вызывал ощущение какого-то странного очарования. Чудесные краски, сверкавшие и под слоем грязи, делали портрет центром этой печальной комнаты. Саймон постоял некоторое время перед картиной, хранившей облик той леди Иокасты, какой она была когда-то, пока замок Фалькон не сделал ее такой, как она сейчас. Портрет немного поможет ему в том, что должно произойти. Саймон понял теперь, что заставило Мескарла наплевать на все слухи и табу. И несмотря на то, какой старой ведьмой стала сейчас кузина барона, Саймон всегда будет помнить, почему Мескарл позволил ей жить.

Он прошелся по ее спальне. Ноги его беззвучно утопали в толстом ковре. В комнате стоял тяжелый запах перегара. Поперек огромной кровати распростерлась леди Иокаста. Волосы ее были распущены, платье сброшено, она осталась лишь в тонкой шелковой комбинации. Она спала.

Все говорило Саймону оставить ее в покое, но он не мог. Всего лишь через стену от него вскоре состоится совещание, которое, быть может, перевернет судьбу всей Солнечной системы.

Тихонько присев на кровать рядом с леди Иокастой, Саймон погладил ее волосы. Она потянулась, как ребенок, взяла его за руку и прижала ее к губам. Странным образом тронутый, он нагнулся над ней и провел губами по ее щеке, ее руки обвили его шею и потянули вниз.

— Ты добрый, Саймон.

— Симеон. Симеон, миледи, а не Саймон.

— Неважно. Ты добр к печальной старой леди, и я благодарна тебе. Здесь так мало доброты. Мой кузен всегда был чудовищем, но сейчас он приобрел такую власть, которая может сделать его контролируемым. А мой сын… ты никому не расскажешь об этом, Симеон? Нам обоим это будет стоить наших голов.

— Миледи, я буду нем, как могила.

— А мне безразлично. Смерть для меня — желанный любовник. Я живу слишком долго. Мескарл сохранил моего сына — противоестественное, развратное чудовище — и отобрал у меня мою доченьку. Ее убили, я не сомневаюсь. — Слезы бороздили слои краски и пудры, возвращая ей ее настоящие годы. Действие винных паров почти прошло, и ее охватила жалость к себе, усиленная неожиданной нежностью молодого солдата. — Она была хорошеньким ребенком. — Теперь она уже заплакала всерьез. — Он приходил ко мне каждую ночь, и мы занимались любовью. Он меня гипнотизировал, как удав несчастного кролика. Прошло много лет с тех пор, как он приходил в последний раз. Ключ давно потерян, засовы проржавели.

Саймон прижимал к себе пожилую женщину и гладил ее по спине, как поступают с ребенком, которому приснился страшный сон. Еще ниже наклонившись к ней, он прошептал:

— А почему никто в замке не знал? Разве здесь нет жучков, нет подслушивающих устройств?

— Здесь — нет. Совсем рядом с его собственными покоями. Это было давно, сразу после Роберта, и Рут, и… Джеффри — он был милым пареньком, Джеффри, со всегдашней улыбкой на губах. Он мог неподвижно стоять на полянке, и птицы слетались к нему. Садились к нему на руки.

Наступило долгое молчание.

— О чем это я?

— Вы рассказывали мне о замке после того несчастного случая.

— Несчастного случая? Кровавого убийства! Но они давно мертвы. Я скоро снова увижу Джеффри. Он ждет меня, Симеон. Ждет каждый день. Да, замок. После того несчастного случая Ричард стал очень подозрительным. В каждой комнате появилось по подслушивающему устройству. На каждом повороте коридора — по видеоскопу. Доносчики процветали, и многие несчастные погибли — позабытые всеми, совершенно одни, глубоко под нами. И вот теперь он в полной безопасности. И уже не нуждается в таких трюках, чтобы сохранить свою власть.

— Но как же вы встречались? Разве слуги не видели, как вы приходили друг к другу?

Она подняла голову с его плеча и указала пальцем.

— Там, за гобеленом, на котором Спаситель показывает свои раны Фоме Неверующему. Там — дверца. Возможно, она до сих пор не заперта. Как всегда. Потом — темный коридор. Тут недалеко. Я даже сосчитала шаги. Четырнадцать. Потом — его дверь. Теперь она заперта. Гарантирую, он забыл про нее. Потому что она тоже за гобеленом. На нем изображено Избиение Младенцев.