— С ребенком? И как его зовут?

— Тьфу! Как будто вы мою внучку Сал не знаете.

— Сал — дочь Марка Фретлби?

— Да! И она не хуже той, второй, хоть у них и разные матери. О, я видела, как она расхаживает в шелках да атласах, как будто мы — грязь у нее под ногами, а Сал, ее сестра… Чтоб ее!

Выбившись из сил, старуха повалилась на постель, а Калтон ошарашенно застыл, обдумывая поразительное открытие. То, что Розанна Мур оказалась бывшей любовницей Марка Фретлби, его не особенно удивило — в конце концов, миллионер был всего лишь человеком, и его юность проходила не лучше и не хуже, чем у его друзей. Розанна Мур считалась красавицей и явно была из тех женщин, которые в глубине души предпочитают ничем не ограниченную свободу любовницы узам брака. А что касается моральности — сейчас столь многие люди живут в стеклянных домах, что мало кто решается бросить камень. Прегрешения юности никак не повлияли на мнение адвоката о Фретлби, но его поразило то, что миллионер оказался настолько бессердечным и оставил своего ребенка на милость старой ведьмы, каковой была матушка Побируха. Это было так не похоже на того человека, которого он знал, что Калтон задумался, не вздумала ли старуха его обмануть.

— Мистер Фретлби знал, что Сал его дочь? — спросил он.

— Нет! — довольным тоном отрезала матушка Побируха. — Он думал, что она умерла, когда Розанна его отвадила.

— А почему вы не рассказали ему?

— Потому что я хотела разбить его черное сердце! — с ненавистью в голосе ответила старая ведьма. — Она привыкала к жизни на улице, пока ее не отобрали у меня. Если бы ее посадили, я бы пошла к нему и сказала: «Посмотри на свою дочь! Я погубила ее так же, как ты погубил мою».

— У вас нет сердца! — ужаснулся столь жестокому замыслу Калтон. — Вы пожертвовали ради мести невинной девочкой.

— Не собираюсь я слушать ваш проповеди, — угрюмо произнесла старуха. — Я не святая и хотела поквитаться с ним… Он щедро мне заплатил, чтобы я не болтала про свою дочку, и денежки эти здесь. — Она положила руку на подушку. — Все золото, звонкое золото… и мое, чтоб мне пусто было!

Калтон встал. Этот пример того, как низко может пасть человек, вызвал у него отвращение, ему захотелось уйти, но, когда он уже надел шляпу, в комнату вошли девушки с доктором, который кивнул Килсипу, бросил острый, оценивающий взгляд на Калтона и подошел к умирающей. Девушки вернулись в свой угол и стали молча ждать конца. Матушка Побируха повалилась на спину, вцепившись похожей на когтистую лапу рукой в подушку, словно защищая дорогое ей золото, и по лицу ее разлилась мертвенная бледность, указывавшая доктору на то, что конец близок. Он присел рядом с кроватью и поднес свечу к лицу умирающей. Та открыла глаза и вяло пробормотала:

— Ты кто? Проваливай!

Но потом, как видно, она осознала происходящее, потому что вдруг дернулась и издала душераздирающий вой, от которого всех, кто был рядом, бросило в дрожь, таким необычным и жутким был этот звук.

— Мои деньги! — завопила она, сжимая подушку сухими руками. — Мое! Ты их не получишь, чтоб тебе пусто было!

Доктор встал и пожал плечами.

— Нет смысла что-то делать, — сказал он. — Скоро она будет мертва.

Старуха, прикрывавшая собой подушку, услышала последние слова и заплакала.

— Мертва, мертва! Бедная моя Розанна, красавица моя, ты всегда любила свою несчастную мать, пока он не увез тебя, а ты вернулась, чтобы умереть… умереть… О!

Ее голос потерялся в долгом печальном вое. Девушки в углу задрожали и закрыли уши руками, чтобы не слышать его.

— Привести священника? — спросил доктор, склоняясь над кроватью.

Старуха посмотрела на него глазами-пуговками, уже подернутыми туманом смерти, и хриплым шепотом произнесла:

— Зачем?

— Вам осталось жить недолго, — мягко промолвил доктор. — Вы умираете.

Матушка Побируха вскинулась и, исторгнув полный ужаса крик, схватила его за руку.

— Умираю! Умираю… Нет! Нет! — завыла она. — Я не готова умирать… Чтоб мне… Спасите меня… Спасите меня! Я не знаю, куда попаду, спасите… Спасите меня!

Доктор попытался разжать ее руки, но она на удивление цепко держалась за него.

— Это невозможно, — коротко ответил он.

Старуха упала на кровать с криком:

— Я заплачу! Я хорошо заплачу! Отдам все! Все, что у меня есть! Смотрите… смотрите… Здесь соверены!

Разорвав подушку, она вытащила холщовый мешочек и выпустила из него сверкающий ручеек золота. Золото… Золото… Оно раскатилось по кровати, по полу, по углам, но никто не прикоснулся к нему — так приковало всех жуткое зрелище умирающей женщины, цепляющейся за жизнь. Старуха набрала две пригоршни золотых монет и протянула их мужчинам, которые молча стояли у ее ложа, но немощные руки дрогнули, и соверены со звоном посыпались на пол.

— Мое! Мое! — завопила она что было сил. — Отдайте мою жизнь… Золото… Деньги… Будьте прокляты… Я продала за них душу… Спасите меня… Отдайте мне мою жизнь!

И дрожащими руками матушка Побируха попыталась сунуть им золото. Никто не произнес ни слова. Мужчины молча взирали на нее, а девушки в углу обнялись и задрожали от страха.

— Не смотрите на меня! Не надо! — крикнула умирающая и упала прямо на сверкающее золото. — Вы хотите, чтобы я умерла… Но я не умру… Нет! Отдайте мое золото! — Она, всхлипывая, шарила руками по разбросанным соверенам. — Я заберу их с собой… не умру… Бо… Бо… Я ничего не сделала… Я хочу жить… Дайте Библию… Спаси меня, Бо… Проклятье… Бо… Бо…

Она замертво упала на постель.

Тусклый свечной свет отблескивал на сияющем золоте и мертвом лице, обрамленном спутанными совершенно белыми волосами. Трое мужчин с тоской в сердце молча отвернулись, в их ушах все еще звенел крик: «Спаси меня, Бо…»

Если верить школьным прописям: «Откладывая дело на завтра, крадешь у себя время». И Брайан познал истину этого выражения. Он провел в городе почти неделю, но так и не сходил к Калтону. Каждое утро — или почти каждое — он просыпался с намерением отправиться прямиком на Чансери-лейн, но ни разу туда не дошел. Он вернулся в съемную квартиру в Ист-Мельбурне и все свое время проводил либо в доме, либо в саду. Когда продажа фермы требовала его присутствия в городе, он ехал на встречу, а после сразу же возвращался обратно. Как это ни странно, друзей Брайан сторонился. Он остро ощущал отголоски своего недавнего пребывания на скамье подсудимых и даже на берегу реки Ярра, куда он ходил довольно часто, его не покидало тяжелое ощущение, что он стал объектом любопытства и что люди оборачивались на него из нездорового желания поглазеть на того, кто чудом избежал виселицы.

Брайан решил сразу после продажи фермы и свадьбы с Мадж уехать из Австралии и никогда больше сюда не возвращаться. Но пока этого не случилось, он не хотел никого видеть и нигде бывать — таким сильным был страх всеобщего внимания. Миссис Сэмпсон, приветствовавшая его возвращение пронзительными радостными криками, в открытую выражала недовольство его решением укрыться в четырех стенах.

— У вас глаза совсем запали, — стрекотал добрый сверчок. — Оно и понятно: дядя моего мужа, который в Коллингуде аптеку имеет и хорошо зарабатывает, всегда говорил, что когда мало кис-ло-ро-да, это он так воздух называл, люди заболевают, и даже аппетит у них пропадает, а вы не едите совсем ничего; но вы же не мотылек, вам-то нужно получше питаться.

— Я совершенно здоров, — рассеянно отвечал Брайан, закуривая сигарету и краем уха слушая оживленную болтовню словоохотливой домовладелицы. — Но если кто-нибудь придет, то говорите, что меня нет. Не хочу, чтобы меня беспокоили по пустякам.

— И Соломон таких мудрых вещей не говорил, — с готовностью откликнулась миссис Сэмпсон. — Он то, конечно, в хорошем здравии был, когда царицу Савскую принимал, а то как же без этого, когда нужно кого-то принять, а говорить не хочется; да у меня и самой такое часто бывает, когда настроения нету; а я слышала, что от этого содовая вода помогает, если с бренди выпить; хотя кто его знает, может, из-за этого как раз наоборот… Провались ты со своим звонком, звонок! — неожиданно закончила она и поспешила к двери, потому что звякнул дверной колокольчик. — У меня от беготни этой вечной уже ноги подкашиваются.