– Спирита нашего не знаешь? – укоризненно спросила Виола. – Хорошо, если он там два часа пробудет – а потом хозяин не просто нам его вернет – еще и доплатит, чтоб забрали…

– Рогаликами брать не будем, – вставил практичный Веслав. – Только деньгами.

Я села рядом с ними на травку и постаралась вообразить, что сейчас происходит в доме. Неприлично так, конечно, думать, но я надеюсь – дело дойдет до поцелуев. Интересно, на что спишет Харр наличие у скромной девушки Виолы приличных клыков и языка сантиметров в тридцать, не меньше? Или эликсир Веслава и с этим как-нибудь справится?

Не справился.

Ждать не пришлось долго. Дверь дома кузнеца распахнулась от удара ногой – и перед нами предстал подозрительно виноватого вида спирит. Вел он себя почти как Веслав: бешено жестикулировал, встревожено бегал глазами по сторонам и нервно заламывал руки.

– Плохо… – задыхаясь, выпалил он, когда мы к нему подбежали. – Совсем плохо…

– Обопрись на меня, – предложила благодарная Виола. – Что он с тобой сделал?

– Да ему плохо! – виновато отозвался спирит, игнорируя наши заинтересованные взгляды. – Это… мне кажется… он не дышит.

– Хаос! – возопил Весл, проскакивая в уже знакомую просторную прихожую. – Я алхимик, понятно! Алхимик, а не эволюция бригады «скорой помощи»! Сколько можно спихивать мне на руки больных… да, и трупы.

Последнюю фразу он прибавил, глядя на бесчувственное тело хозяина. Тот лежал, раскинув руки и ноги, возле своего инструмента. Словно полянка сырым ноябрьским днем, он был припорошен сверху нотами. Рот кузнеца был открыт в безмолвном крике ужаса. По сравнению с этим зрелищем Йехар выглядел живым и бодреньким.

– Вот черт, – алхимик опустился на колени, пощупал пульс, приподнял Харру веко. – Это не просто обморок – тут глубокий шок… что-то вроде травматического синдрома – и вовсе непохоже, чтобы старикашка захлебнулся от… – он наткнулся на мой укоризненный взгляд, – нетерпения. Ладно, признавайся – чем ты его?

Эдмус с видимым ужасом замотал головой. Спирит при своих гастрономических вкусах не терпел вида крови, и мысль, что он убил человека, в восторг его не приводила.

– Я его не бил, честное слово!

– Кто говорит про «бил»? – удивилась Виола. – Ты ему шутку рассказал, что ли? Или рожу скорчил? Или эликсир Веслава перестал работать в самый интересный момент?

Алхимик пробурчал что-то – обиделся из-за эликсира, остальные вопросы поощрил кивками. Эдмус опять отчаянно замотал головой, и тогда решила попробовать уже я:

– Эдмус. Просто расскажи, как дело было. Как он себя повел, когда ты зашел к нему? Он… гм… любезничал?

– Еще как! – вздохнул спирит. – Мне даже было расхотелось возвращаться к вам – таким он был вежливым. Прыгал вокруг меня как третья суть Виолы вокруг дерева, на котором мы сидели. Говорил, что я стану ему подлинной отрадой… не-ет, вы не поняли! Он говорил, что я буду петь для него, и предложил начать прямо сейчас…

Так Харр выбрал Ви за «абсолютный слух» – так, что ли?

Бедный любитель музыки. Никогда под личиной такой сирены не таилась такая цапля.

– Что вы смеетесь, я шут, а ничего смешного не вижу. Да, он сказал, что я ему буду петь. Привел меня сюда… сказал, что репетиции мы начнем сейчас, но прежде он хотел бы меня послушать…

Эдмус был стопроцентно уверен, что умеет петь, а все, кто его знал, были стопроцентно уверены в обратном. Для меня это была тайна за семью печатями: шут прекрасно слышал, как по кустам шуршит заяц за пятьсот метров, но если про человека без музыкального слуха говорят: «Медведь на ухо наступил» – то на ушах спирита станцевало брейкданс стадо диких слонов.

– И он предложил мне спеть любимую песню…

Да, и еще Эдмус неуклонно придерживался девиза незабвенного Дениса Кораблева: «Хорошо петь – это значит петь громко». Заслышав то, что получалось в результате, с дороги шута разбегалось все живое. Мы дожили до этой поры только потому, что Эдмус распевать привык в небесах, а разрушительная сила звуков, которые он производил, падала на расстоянии.

Если бы ему вздумалось заняться пением в моей квартире – с четвертого этажа тут же принеслась бы кошатница тетя Нина – порицать за убийство бедных пушистых зверьков. С особенными извращениями и в огромных количествах…

Понятное дело, любые эликсиры против такого дара были бессильны.

Я уже смеялась так, что мне пришлось искать сидение на ощупь.

– Ну… я запел… знаешь, решил что-нибудь непонятное, из вашего мира, чтобы он не понял. Я, когда спустился к твоей соседке, вот такое слышал: «Энд ай вил олвейз лав ю»…

– Потише! – прикрикнул алхимик, когда Эдмус вознамерился продемонстрировать, как дело было, въяве. – Мы не эстеты, но тоже люди! А этот, хоть и без сознания, от твоего вытья, подпрыгивает на полметра. Ольга, тебе от смеха дать что-нибудь?

– По лбу… – призналась я, хохоча уже в голос. – Больше никак… Эдмус, а что было дальше?

– Дальше было ничего. Как только я это немножко спел – он почему-то поднялся со своего стула, выпучил глаза и упал. Уронил на себя свои листы с нотами. Я, конечно, за вами… а он жить-то будет?

Веслав распрямился и поставил пузырьки с успокаивающим и укрепляющим на клавикорд.

– Должен, – сказал он решительно, – а если бы ты хоть до половины песни дошел – могли б и не откачать. Но бросать его сейчас нельзя, а то как бы он не уплыл с песней на тот свет. Придется ждать.

С вердиктом, хоть и без должной охоты, согласились все. Явственно колебалась в основном Виола. Наверное, она опасалась, что у Харра, когда он очнется, могут быть какие-то претензии персонально к ней.

Здесь она ошиблась. Кузнец очнулся просветленным, очень обрадовался, увидев нас, петь больше не пытался и все повторял, что обрел смысл в жизни.

А еще он вдруг проникся живейшим сочувствием к нам и к ситуации, в которой мы оказались.

– Да-да, бедный ваш друг, да-да… – повторял он, не замечая, что машинально разрывает на куски собственные ноты. – Знаете что? Вам непременно нужно зайти к моим соседям. Очень разумные люди, иногда бывал у них в гостях… то есть, не люди, алхимики, конечно, но они вам помогут, обязательно помогут! Может статься, они скажут – да-да, скажут, почему меч не пылает, конечно, вам нужно пойти к ним…

Он твердил это на все лады с такой же страстью, и так пытался нас обнять и облобызать, что мы поспешили согласиться и убраться из его дома как можно скорее. Вдогонку нам понеслось:

– Как прекрасно жить на свете! Солнце…травка!

– Веслав, – поинтересовалась я, оглядываясь назад. – А его точно можно… э… оставлять одного? По-моему, у него и раньше в голове мыши жили, а уж теперь…

Алхимик не ответил: он уже дошел до пустых ворот города своих собратьев и теперь рассматривал какую-то видимую только ему черту.

В свете последних новостей о том, что в граде кто-то остался в живых, путешествие за эту черту могло обернуться плохо.

– Я о таком раньше слышала, – сказала Виола, имея в виду Харра. – Если кто-то переживает что-то ужасное, что потрясает его до глубины души…

– Эй! – обиделся Эдмус с воздуха. Хотя по-моему, обижаться было нечего, поскольку мало что из слышанного мной могло поспорить с его пением.

Веслав провел ладонью по воздуху, будто снимая невидимую паутину.

– Сюда что, могут войти только алхимики? – за время предыдущих миссий мы твердо уяснили себе, что ждать от всех нужно худшего.

Магистр обернулся резко, тряхнув отросшей за последнее время кучерявой шевелюрой.

– Харр, по-твоему, алхимик? Войти может кто угодно. Другое дело – что он там увидит. Вам бы лучше подождать меня за воротами.

– Ага, – с выражением полнейшей покорности на лице отозвалась я. – И дождемся потом какого-нибудь зомби, спрыснутого этим твоим одеколоном для маскировки. Во радости будет!

Алхимик вспыхнул в секунду, как порох.

– А о тебе речи вообще не идет! Ты остаешься здесь, или можешь вернуться и добить кузнеца своим пением!