– Только безумный сунется в Город Алхимиков…

– Ты что, раньше не догадывалась? – пробурчала я в ответ, пытаясь поспевать за всеми шагом, а не трусцой. – Веслав, а Йехар как же?

– Что Йехар? Ну, я же говорю – после. Искать ворота все равно придется, раз уж этот суперкузнец рядом с ними обретается. Скуем меч, потом я слетаю в город – и обратно.

– Возразить можно?

Излишне говорить, что я получила в ответ:

– Дурной вопрос!

– Вот мне интересно, что в нем женщины находят? – вполголоса принялась раздумывать Виола, глядя на затылок Веслава. Он теперь маячил метров на десять впереди нас. – Помнишь, сфинкс… Розовая Птица… тетушка Хайи… Даллара вот теперь…

– А разве Даллара в нем что-нибудь находит? – притворно удивилась я. Не то чтобы я прониклась к возлюбленной Йехара такой симпатией, чтобы ее защищать – трудно симпатизировать человеку настолько популярному – но ведь получается обвинение бедной девочки в полном безумии!

– Ну, во всяком случае, ему она улыбалась, а Эдмусу нет.

– Эй, это она нарочно! – возмутился сверху спирит. – Просто она так была травмирована моей неотразимостью, равно как и моими манерами… в общем, трудно улыбаться, когда твой завтрак, отважно борясь со всеми преградами, рвется на волю, к небу и солнцу!

Виола пожала плечами – мол, понимаю, не аргумент, но смотрела при этом все еще вопросительно. Дождалась моего растерянного взгляда в ответ и продолжила гораздо тише и уже сквозь зубы:

– По мне – так только полная дура может влюбиться в алхимика, да еще с таким характером.

Эдмус с небес вскрюкнул от смеха, видимо, усмотрев в фразе тайную иронию; я собралась спросить, не считает ли Виола Даллару, в некотором смысле, дурой и не возникли ли у нас проблемы по поводу… ну, скажем так, взаимности чувств кой-кого «с таким характером». И что нам делать, если возникли, а Йехар… в общем, напрашивался серьезный диалог по поводу сердечных чувств отдельных личностей, но тут одна из этих личностей остановилась и рявкнула через плечо, не особенно церемонясь:

– Чего копаетесь? Вы по ночам вообще спите или канкан танцуете, я не понимаю? Пришли!

Мы подошли ближе, солнце как раз скрылось за облаком, блеск перестал слепить глаза, и дружинники лоб в лоб столкнулись с оригинальностью здешних алхимиков: ворот не было. То есть, вовсе. Вместо этого в стене был проем, в который почему-то не было видно ни домов, ни улиц – только зеленая травка да еще песочек местами. Неподалеку от проема примостилась сторожка привратника, такая же диковинная, как и сами ворота. Она выглядела как обыкновеннейший двухэтажный дом!

Правда, просторный дом, да к тому же выполненный в стиле «праздничного пряничка», – стиль, который застал Виолу издать полный омерзения звук. Вот Бо бы понравилось, точно… Из трубы жилища пасторально вился дымок, пахло выпечкой, а на красной черепичной крыше примостился флюгер. Немного неожиданный – в виде скрипичного ключа.

Общее мнение выразил Веслав:

– Да-а-э-э…

Деятельный спирит слетал к трубе, понюхал дымок, покрутился вокруг дома и авторитетно заявил:

– Я видал раз богача, который жил в хижине, но и она больше была похоже на дворец, чем это – на кузницу. Может статься, кузнец женился, остепенился, занялся выпеканием рогаличков – женитьба кого хочешь изменит…

Пока живое опровержение собственных слов распиналось о возможных вариантах участи кузнеца (они становились все печальнее: «сошел с ума, влюбился, помер?»), на земле шел обмен мрачными взглядами. Это был целый полилог, и способности Виолы к обмену мыслями оказались ненужными.

«И на кой вы меня сюда потащили? – бесшумно вопил глазами Веслав. – К этому вот… вот этому… с красной черепицей?! Где мои… нет, где мои яды???» «Только попробуй! – отвечали мы ему хором. – Сам потащился! Да мы ж тебе потом во сне сниться будем, и кое-кто – каждый раз в новом обличье!»

Последний аргумент оказался самым неотразимым: Веслав шагнул к крыльцу и с явным омерзением подергал висящий перед дверью колокольчик.

Через пять секунд дверь распахнулась настежь.

– Рогаликов с чаем? – предложили нам оттуда.

Долго еще нам шататься по окрестностям, а Глэриону оставаться перерубленным… Это мы враз смекнули, когда увидели на пороге низенького дедка с усами, в которых затаились крошки (наверое, от тех самых рогаликов), с лысинкой и брюшком, и ко всему еще – в малиновом фартушке. В одной руке дедок держал пачку каких-то листов, во второй – кружку, а от его добродушной улыбки спирита тут же сдуло в небеса, так что нам пришлось объясняться с хозяином в дважды неполном составе.

– Мы тут вообще-то кузнеца ищем… – тоскливо начал объяснения Веслав.

– А что, он женился и… съехал? – присовокупила я.

– Или умер? Женился и умер? – помогла Виола.

Старикан заморгал на нас выпученными, фиалкового цвета глазами.

– Женился? – переспросил он напевно. – Я не женился и пока здравствую, я Харр, я кузнец, и вы выпьете чаю?

Виола испустила облегченный вздох, который говорил: «Ну, Эдмус с вариантами не так уж и ошибся. Стало быть, сбрендил».

– Это успеется, – нетерпеливо заявил Веслав. – Мы к вам тут с дельцем…

– Рогаликов вы тоже не любите? – поморгал на него глазами кузнец.

Веслав оказался в затруднении. Нормы вежливости, с которыми он никогда особенно в ладах не был, требовали ответить, а темперамент требовал немедленно отослать рогалики с чаем в преисподнюю, пояснить кузнецу, что он пойдет за ними следом, если он хоть раз о них вспомнит – и переходить к цели нашего прихода.

Пока алхимик не разорвался надвое, говорить решила я.

– Рогалики мы любим. Но мы к вам пришли, чтобы…

– Скажите, вам нравится музыка?

Видимо, своим неосторожно доброжелательным ответом я открыла ящик Пандоры. Через минуту у каждого из нас оказалась в руках кружка с обжигающим чаем, в зубах – по рогалику, а счастливый нашим вниманием кузнец разливался о себе полноводною речкою.

И вовсе не выпечка оказалась его главным пунктиком. Это место прочно было закреплено за музыкой и пением.

За просторной прихожей оказалась комната с причудливым средневекового вида роялем (как его там – клавикорд? клавесин?), куда музыкальный кузнец нас и затащил. И, пока мы давились чаем и рогаликами, исполнял для нас что-то вроде музыкального попурри из здешних мелодий. Причем, он не особенно разбирал жанры, так что мы прослушали все, от лирической баллады «Верный мой рыцарь воды» – до застольной песенки «Засади стрелу в вампира». Каждый раз, когда кузнец заканчивал играть – мы облегченно подскакивали, вытаскивали из зубов рогалики и принимались излагать причину нашего появления, но тут Харр рылся в нотах и восторженно восклицал:

– А вот еще одна, моя любимая! Такая, знаете ли, трогательная… «Плачет дождь об огне твоих рук», писалась, конечно, для огненного мага…

Веслав (он давился чаем больше других, потому что сам уделял болезненное внимание составлению этого напитка), после слов про огненного мага, разом доглодал рогалик и попытался вскочить, но я и Виола удержали его свободными от кружек руками. За последние полчаса нам было не впервой. Алхимик сел, но не смолчал:

– Вы сможете его отковать?

Кузнец с благожелательной невозмутимостью доиграл песенку и затянул экзекуцию еще штук на пять. Подождал, пока мы даже дергаться перестанем: просто сидели обреченно и высвечивали глазами одно и то же слово, как светофоры: «Маразм… маразм…». Веслав напоминал светофор еще и потому, что время от времени начинал «мигать»: тик переходил с одного глаза на другой. Так вот, после всего этого Харр выдал заключительный аккорд и безмятежно отозвался:

– Конечно, я смогу его сковать!

Мы даже не пошевелились. Секунд через десять Виола открыла рот и сипло сообщила:

– Но Глэрион не простой меч… в нем была заключена душа…

– Да-да, я слышал, – отмахнулся кузнец. – Об этом я ничего не могу сказать. Выживет ли этот ваш товарищ… не имею понятия. Но я откую его меч – да, конечно. Вот… – он посмотрел на песочные часы в углу, – через полчасика пойду и откую. Как раз успею справиться до обеда.