Хельга отставила баночку с кремом в сторону и теперь всерьез занялась массажем, явно по какой-то системе. Быстрыми и точными движениями рук она почти завораживала Воронцова.

А Потанин сказал, что никакая она не журналистка. Ошибся? Вряд ли. У него всегда был не глаз, а прибор ночного видения. И к тому же кому, как не журналисту, определить, коллега перед ним или так, сбоку человечек. Все как-то сразу выстроилось в голове Воронцова: и то, что он впервые увидел Хельгу у «Лас-Вегаса», имеющего не лучшую репутацию, и то, как она неизменно оказывалась подле него и за это право билась с необыкновенной настойчивостью, даже в какой-то момент пригрозив предъявить ему обвинение в изнасиловании, и то, что по приезде на островок Хельга напрочь забыла о своих журналистских планах и о статье для «Космополитена» даже не упоминает, а ее фотокамера так и лежит в чемодане, позабытая своей владелицей.

– Я вот тут подумал… – медленно начал Воронцов.

– Что?

Хельга даже не обернулась. Но Воронцов видел ее отражение в зеркале. И следил за реакцией.

– Ты ведь не журналистка.

Хельга замерла. Это был очень важный момент. Она могла ответить так или этак – Воронцов, как всегда, не мог предвидеть, как именно. Но она замерла. И тем выдала себя. Для Воронцова это было не меньшим потрясением, чем его слова – для Хельги. Он сам вряд ли намеревался заводить серьезный разговор – до этой вот секунды. А теперь выяснил, что, сказав наугад, не ошибся.

Хельга по-прежнему сидела неподвижно. Смотрела в зеркало и, наверное, сама заметила, что бледнеет.

– Ведь это правда? – спросил Воронцов.

– Да.

И она опустила глаза. Воронцов хотел продолжить расспросы, но не успел произнести ни слова – где-то за окном, совсем близко, раздался вой. Невидимый зверь тянул одну и ту же тоскливую ноту. Воронцов, не выдержав, бросился к окну и рванул вверх жалюзи, пытаясь увидеть неведомую тварь. И тотчас же вой оборвался. За окном было совсем темно. Ничего не рассмотреть.

Утром все было как обычно. Поднялись, позавтракали. Хельга не выглядела удрученной и не прятала глаза, но напряжение в ней чувствовалось.

После завтрака Воронцов вышел из дома и обошел его. Не было видно никаких следов – совсем ничего. В какой-то момент Воронцов поднял глаза и увидел Хельгу – она стояла у стены дома и исподлобья смотрела на него. В ее взгляде не было ни неприязни, ни неловкости, и Воронцову самому впору было растеряться – он не знал, что и думать.

– Пойдем на пляж, – предложила Хельга.

Длинные языки волн методично лизали белый песок. Воронцов разбежался и нырнул под набегающую волну, вынырнул и поплыл прочь от берега. Устал, перевернулся на спину и только теперь обнаружил, что Хельги рядом нет. Она сидела на песке и смотрела куда-то в сторону, вдоль берега. И даже когда Воронцов вышел из воды и лег на теплый песок рядом с ней, она не повернула головы и ничего не сказала. Воронцов долго так не мог. И поэтому не выдержал первым:

– Ты ведь не просто так со мной сошлась, да?

Хельга помолчала секунду и спокойно ответила:

– Да.

– У тебя ко мне какой-то особый интерес?

И опять, после паузы:

– Да.

– Ты любишь деньги, богатых мужчин и еще давно мечтала, чтобы было вот так – океан, пальмы, белый песок…

Хельга едва заметно улыбнулась. «Все так и есть», – понял Воронцов. Ему стало немного грустно. Раньше их отношения представлялись ему как-то иначе. Романтично и непредсказуемо. А оказалось – во всем холодный расчет. Он и прежде понимал, что Хельга умна, и даже иногда терялся в ее присутствии, не зная, как расценивать ее слова или поступки, и даже готов был в чем-то признать ее превосходство. Но расчетливого цинизма он никогда не умел прощать.

– Кто же ты? – спросил Воронцов. – Проститутка?

Лежа на спине, он с прищуром смотрел на Хельгу и снова увидел, как она замерла. Сидела так, не шелохнувшись, некоторое время, потом едва заметно улыбнулась:

– Нет.

И опять ее ответ был очень спокойным.

– А мне показалось, что ты неплохо умеешь пользоваться благосклонностью мужчин.

– В общем, да.

Хельга наконец повернула голову и посмотрела в глаза Воронцову:

– Ты, оказывается, наблюдательный. Не ожидала.

Воронцов снисходительно усмехнулся:

– Ты меня просто пыталась окрутить. И твои сомнения насчет замужества – это ведь все напускное, так ведь? Все равно к этому шло. В этом твоя цель?

Хельга не ответила.

– Да ладно, не стесняйся, – вполне дружелюбно сказал Воронцов. – Мне просто интересно, честное слово.

– В чем-то ты прав, а в чем-то заблуждаешься, – ответила Хельга.

Она смотрела вдаль, туда, где синева океана сливалась с синевой неба.

– Я не проститутка. Мне было обидно услышать от тебя подобное. Но, значит, чем-то заслужила.

– Ты же из мужиков деньги качаешь.

– Когда-то у меня была совсем другая жизнь, – сказала Хельга. – И если бы та, прежняя, жизнь продолжалась, я вряд ли оказалась бы с тобой здесь, на этом острове.

Она задумчиво провела ладонью по песку – на песке остался след, неглубокая борозда.

– Мне было двадцать лет, я училась в университете, и впереди не предвиделось ничего, кроме счастья. Когда человек молод и живет в тепличных условиях – он непременно глупеет и за свою глупость будет наказан. За первые беззаботные двадцать лет жизнь наказала меня скоро жестоко – мой отец застрелился, нас с мамой выгнали из ведомственной квартиры, еще через год, не выдержав всего этого, умерла мать. Вот так закончилось мое затянувшееся детство.

Хельга замолчала. Воронцов смотрел на нее так, словно увидел в первый раз.

– А почему застрелился отец? – спросил он после паузы, затянувшейся надолго.

– Он был военный, генерал. Его обвинили в растрате. Он не вынес этого.

Хельга печально улыбнулась.

– Ты только не подумай, что про растрату – это правда. Его оговорили.

– Зачем?

– Его должность кому-то понадобилась. Возбудили дело. А у него были очень строгие понятия об офицерской чести. Когда он застрелился, дело тут же закрыли, хотя первоначально обвиняли не только его, но и еще нескольких человек. Я же сказала – не было никакой растраты.

– Ну а дальше?

– А дальше началась моя взрослая жизнь, – опять невесело усмехнулась Хельга. – Один из бывших сослуживцев отца стал помогать сироте, и это продолжалось целых три года. У него была больная жена, она знала о моем существовании, но молчала, боялась, что муж ее бросит.

– Ты была у него на содержании?

– Да, – спокойно ответила Хельга. – Он так и жил на два дома. Там проводил дни, здесь ночи. Так что у меня и его жены было разделение обязанностей. Каждая по-своему отрабатывала свой хлеб.

Она засмеялась. Смех был горький.

– А потом появился я, – продолжил Воронцов.

– Нет, не ты. Жена моего «благодетеля» умерла, он запил, и я его бросила.

– Отважная женщина, – оценил Воронцов.

– Я же не в никуда ушла, – пожала плечами Хельга, совершенно не обращая внимания на его иронию. – Был на примете человек помоложе и побогаче.

Расчетливость – это было ей свойственно, конечно.

– Запасной аэродром, – подсказал Воронцов.

– Что-то вроде того. С ним я пробыла целых два года.

– А потом?

– А потом расстались.

– Почему?

– Я поняла, что не смогу прожить с ним всю жизнь.

– А это для тебя обязательно – на всю жизнь?

– Да, – сказала Хельга.

Зачерпнула теплый песок рукой, расставила пальцы. Песок просыпался золотым дождем.

– Тебе этого не понять.

– Ну почему же, – добродушно сказал Воронцов. – Не совсем же тупица.

– Я не шучу, тебе действительно сложно будет понять. Женщины о своем будущем задумываются гораздо раньше мужчин, им меньше времени на это отпущено. И я поняла, что еще несколько лет – и уже ничего не будет впереди. Ни семьи, ни счастья. Можно пропорхать, как стрекоза, и вдруг похолодает – наступит осень жизни. Это всегда наступает так внезапно, я видела таких женщин. Вдруг так захотелось разделаться со всем этим… Упала в грязь, но ведь не намертво же она ко мне пристала, да и грязь ли это? Это жизнь. В ней не все так гладко, как хотелось бы. А о том, чтобы было гладко, все же мечталось. – Хельга повернула голову и посмотрела Воронцову в глаза. – И тут появился ты. Это был мой шанс. Я сначала не верила, присматривалась, боялась ошибиться… – Она замолчала и отвернулась.