С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана
В дальний путь…
Народ заржал.
– Ну, Кристо, ну хорош уже паясничать!
– А чо, хорошая песня! Ну, ладно! – он изменил тон мгновенно. – Арик, «Снегопад»!
Но тогда еще был снегопад, снегопад,
И свобода писать на снегу,
И большие снежинки, и град
Он губами хватал на бегу…
Непростой был человек Крис, ох непростой…
– Высокий?
Посажу я по земле сады весенние,
Зашумят они по всей стране,
А когда придет пора цветения,
Пусть они тебе расскажут обо мне
«Нет, – думал Саныч, искоса глядя на друга, – не услышит она шум твоих садов. Давно уже живет в другой стране. А тебе, мой дорогой, похоже, выпала судьба родиться однолюбом».
– Док?
Рвусь из сил – и из всех сухожилий,
Но сегодня – не так, как вчера:
Обложили меня, обложили –
Но остались ни с чем егеря!
Это орали все, вразнобой, но страстно.
– Алеша?
Как вечным огнем, сверкает днем
Вершина изумрудным льдом –
Которую ты так и не покорил.
Эта песня почему-то на самых молодых сильно действовала…
– Синичка, тебе?
Ты – мое дыхание,
Утро мое ты раннее,
Ты и солнце жгучее,
И дожди…
И тоже ведь колдовство… Ах, как же хотелось ей, чтоб кто-то услышал, а вот что-то не слышит он…
– Солдат?
Выстрел грянет,
Ворон кружит…
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит…
Слушая эту песню, он как будто каменел. И всем тоже взгрустнулось.
Два слова курсивом. Солдат
Солдату довелось повоевать в Далеких Горах, и друзей своих он не в бурьяне терял. До службы в десантных частях он как-то не очень интересовался альпинизмом, но после службы стал все время стремиться в горы, как будто что-то хотел себе доказать. Или что-то из прожитого переиграть заново. Видимо, было нечто такое в его боевом прошлом, о чем другим, не воевавшим, не расскажешь. Да если даже и расскажешь – не поймут. Это у многих фронтовиков такое бывает.
* * *
– Арик, – крикнула Эльвира, – ну, а свою-то любимую?
Арамис улыбнулся и понимающе кивнул.
Сумерки. Природа. Флейты голос нервный. Позднее катанье.
На передней лошади едет император в голубом кафтане.
Белая кобыла с карими глазами, с челкой вороною.
Красная попона. Крылья за спиною, как перед войною.
Вот оно, чудо-то…
А потом, счастливые, с нова все вместе пели, или, скорее, кричали:
Что такое осень? Это ветер
Вновь играет рваными цепями.
Осень, доползем ли,
долетим ли до ответа
Что же будет с Родиной и с нами?
И еще, и еще, и еще звучали в ту ночь песни, которых раньше никогда не слышала Долина. Но Арамис, казалось, не уставал, только пил крепкий чай иногда.
Уже было почти три часа ночи, а спать совсем никому не хотелось. Сумасшедший воздух Долины сносил всем головы, как наркотик.
– Ребята, гуляем, завтра выходной! – заорал Саныч.
– Ура-а-а!
– А теперь – дискотека!
– А что, революция уже была? – и хохот.
И тут начались импровизированные танцы. Танцевали все самозабвенно, но неважно, постоянно сталкиваясь и смеясь, и поэтому опять на всех напал хохотунчик, а за ним и аппетит, и решили сварить макароны с тушенкой. Самое подходящее для этого время было – полчетвертого.
Примерно за час до этого Эльвира встала, пошепталась с Арамисом, потом с Синичкой, и они обе исчезли в палатке и что-то там вдвоем творили. А потом Эльвира вышла из палатки. На ней была наспех сооруженная из какой-то тряпки юбка. Она вышла с небольшим свертком и снова стала шептаться с Арамисом, обнимая его за шею.
Несколько слов курсивом. Арамис
Все знали, что Эльвира и Арамис – старые друзья. Когда-то они вместе занимались в школе характерных танцев. Арамис считал себя бардом, поэтом, музыкантом, и знающие люди говорили, что талант у него действительно имелся, хотя какой-то очень уж неровный. Он был романтически влюблен в Эльвиру, пробовал даже написать музыку и поставить с ней танец в испанском стиле. Но потом он по неосторожности познакомил с ней Саныча, и могучий альпинист мгновенно покорил сердце Эльвиры. Тем не менее она всегда говорила ему:
– Саныч, ты мой единственный мужчина, но Арамис – мой старый друг. Не вздумай ревновать. Никогда!
– Да конечно, он классный парень!
Саныч был не слишком музыкален, а вот Эльвиру и Арамиса связывали какие-то незримые музыкальные нити. Иногда на вечеринках они прекрасно пели дуэтом, обсуждали какие-то события в искусстве, что было не слишком интересно Санычу. Конечно, болезнь Ежика все это отодвинула вбок.
И когда Эльвира иногда обнимала Арамиса, Саныч не волновался. То было другое.
Танец Эльвиры
Танцуй так, как будто на тебя никто не смотрит.
Пой, как будто тебя никто не слышит.
Люби так, как будто тебя никогда не предавали,
И живи так, как будто земля – это рай!
(Марк Твен)
Еще раз пошептавшись с Арамисом, Эльвира встала и объявила громко:
– Я буду танцевать!
Народ почувствовал что-то необычное, какое-то особое волнение в ее словах. Все сели и затихли…
И тогда загремели струны Арамиса. Длинной нескончаемой очередью стреляла гитара, вызывая тревогу в сердцах всех сидевших вокруг. Это, казалось поначалу, было совсем немелодично. Эля стояла неподвижно. Когда звук замолк, она сделала шаг вперед. Потом снова очередь звуков гитары, и снова шаг вперед. Она развела руки, и широкая лента алой молнией полыхнула между ними.
Резкий зигзагообразный звук гитары – и странные угловатые движения Эльвиры. Сначала ее движения напоминали даже не танец, а просто какое-то позирование в переливающихся отблесках костра. Арамис и Эльвира вспоминали. Вспоминали музыку, что когда-то сочинил Арамис, и они еще успели несколько раз отрепетировать этот танец лет пять назад. Вспоминали руками, ногами, глазами, ушами, сердцем. Иногда Эльвира спотыкалась на неровностях, камушках каких-то, и тотчас же кто-нибудь из зрителей откидывал их в сторону. Один раз она даже упала, когда нога поехала на камушке, но быстро вскочила с улыбкой.
Но постепенно движения Эльвиры, поначалу медленные, становились все более быстрыми и плавными. Испанский огонь вспышками прорывался в ее движениях, а плавные вращения с лентой под переливы гитары как будто гипнотизировали зрителей. Они поняли, что сейчас происходит еще одно чудо. Чудо возрождения женщины, у которой выздоравливает ребенок.
