Владыка Понта, какое-то мгновение поколебавшись, неожиданно вручил свиток не своему логографу[51], а стратегу Алкиму. Тот, с присущей ему невозмутимостью, нимало этому не удивился — развернув пергамент, принялся читать звучным басом:

— Великому царю Митридату, другу римлян, царствующему над всем Понтом, Каппадокией[52], Вифинией[53], Пафлагонией, Галатией…

Алким перечислял упомянутые в послании провинции Понта, племена, живущие в прибрежной полосе Понта Евксинского, и государства, в той или иной мере зависимые от Понтийского царства, не спеша, с поразительным спокойствием и выдержкой, хотя его серые, зоркие глаза успели подметить, как всколыхнулась и забурлила человеческая масса за спинами телохранителей-галлов, образовавших коридор, по которому шёл легат Рима.

Стратег бросил быстрый взгляд на царя, но Митридат Эвергет с застывшим лицом глядел прямо перед собой. Как почему-то показалось Алкиму, царь с пристальным вниманием рассматривал роспись на противоположной стене андрона, где были изображены подвиги Геракла.

Волнение среди понтийской знати достигло апогея, когда Алким закончил читать — римский Сенат требует Фригию?! Рим заявляет, что имеет на неё законные права?! Всю Великую Фригию, с её тучными пастбищами, золоторунными овцами, на чью шерсть не могут сложить цены на эмпориях[54]; с её выносливыми и неприхотливыми рабами, которых те же римляне покупают у понтийцев по меньшей мере за четыреста-пятьсот полновесных денариев[55]? Отдать, ничего не получив взамен?!

В андроне послышалась ругань, угрозы. Начальник телохранителей царя Арторикс, зорко следивший за толпой, быстро бросил руку на рукоять меча. Повинуясь этому знаку, галлы дружно сделали поворот кругом, став лицом к возмутителям спокойствия, и сомкнули небольшие круглые щиты.

Митридат Эвергет властно поднял вверх правицу раскрытой ладонью к собравшимся. В андроне воцарилась тишина. Властелин Понта обратился к Скавру:

— Горько слышать нам, легат великого Рима, слова обидные и неприязненные, которые Сенат положил на этот пергамент, — царь взял свиток из рук Алкима. — Нужно ли говорить сейчас, что Понт — не провинция Рима, а свободное государство, союзник римлян. Вспомни, посол, сколько раз вы призывали наши войска на выручку, чтобы в очередной раз квириты могли отпраздновать триумф победы. И мы были верны союзническому долгу, ты это знаешь. Вот стоит стратег Алким, с которым ты, Марк Эмилий Скавр, дрался бок о бок против пергамцев. Вон гиппарх Асклепиодор, прикрывший своим телом в бою консула Мания Аквилия. Покажи свою руку, Асклепиодор!

Хмурый, седобородый гиппарх[56] молча высвободил левую руку из складок одежды и с трудом поднял её на уровень плеча — она не сгибалась в локте. Глубокие шрамы исполосовали её, словно соха пахаря иссушенную зноем тёмную глину.

— Эти раны красноречивее меня! — повысил голос Митридат. — Я уверен, — царь потряс свитком, — то, что здесь написано, всего лишь мнение некоторых сенаторов, недружелюбно настроенных против Понта. Это не может быть окончательным решением Сената! Или Рим таким способом хочет найти повод к войне с нами?

— Я не вправе толковать послание Сената, — Скавр покривил губы в пренебрежительной ухмылке. — Я всего лишь легат, и мои полномочия не простираются дальше того, что мне предписано. В послании достаточно ясно изложена основная мысль — Великая Фригия должна принадлежать Риму. Этого требует безопасность наших границ.

— Безопасность… ваших границ? — Митридат с трудом сдержал гнев. — Границ, находящихся на расстоянии нескольких тысяч стадий[57] от Фригии? Чтобы преодолеть это расстояние, нужно истоптать не одну пару калиг[58].

— Дальних расстояний для римских легионов не существует, — отчеканил Скавр, с упрямством одержимого разжигая грозно ворчащую толпу. — Великий Рим устанавливает свои границы там, где находит нужным.

Это был прямой вызов. В андроне вновь стало тихо. Только за дверью позвякивали доспехи и оружие римских легионеров, да слегка поскрипывали ремни облачения Арторикса — он неслышным шагом подошёл к трону и стал позади посла, готовый к любым неожиданностям. Все не сводили глаз с царя.

Митридат Эвергет, сдвинув брови, откинулся на спинку трона, увенчанного золотой фигуркой Диониса. Он почувствовал, как снова больно трепыхнулось сердце, и лоб покрылся испариной. «Душно… — неожиданно и совсем не к месту пришла мысль. — Перед грозой…» Бросил взгляд в окно. Там виднелся тёмно-серый кусочек неба, который время от времени кромсали всполохи дальних молний.

Рядом шевельнулась царица Лаодика. Царь невольно посмотрел на супругу и, встретив её предостерегающий взгляд, отвернул голову несколько резче и быстрее, чем следовало бы. Перед его мысленным взором вдруг предстал стратег Дорилай, и царь почувствовал облегчение, вспомнив прощальный разговор с ним.

Царь Понта Митридат V Эвергет принял решение. Поднявшись, он сказал кратко:

— Мы подумаем…

Разочарованному легату, ожидавшему неминуемой вспышки царского гнева, которая должна была лишить Митридата сдержанности и благоразумия, ничего другого не осталось, как откланяться — приём закончился. Направляясь к выходу, Скавр случайно поймал взгляд одного из царских сыновей — крепко сбитого подростка с упрямым квадратным подбородком. И едва не споткнулся — столько ненависти плескалось в янтарных глазах юнца.

«Опасен… Весьма опасен… — думал легат, вышагивая в окружении охраны к своим покоям. — Волчонок. Если это наследник престола, то я буду просто глупцом, не позаботившись, чтобы его молочные зубки не выросли в опасные для Рима клыки…»

Пока в андроне дворца шёл приём легата, Авл Порций гостил у ростовщика Макробия. Тот был хром, горбат, его длинные руки с узловатыми пальцами свисали почти до колен. Лицо Макробия напоминало череп набальзамированной обезьяны. Только круглые совиные глаза, постоянно меняющие цвет — от чёрного до блёкло-коричневого, в зависимости от настроения, — тревожно и остро поблескивали в орбитах, жили своей жизнью, кипучей и энергичной, совершенно не похожей на ту, которая едва теплилась в немощном болезненном теле.

— …Прекрасное вино, Макробий, — Авл Порций задумчиво отхлебнул глоток из фиала египетской работы; поставил его на стол, повертел вокруг оси, с интересом рассматривая тонкую вязь рисунка из электровых перегородок, залитых разноцветной эмалью.

— Родосское, — обронил Макробий; при этом у него получилось примерно так — «рлодошсклое».

Авл Порций рассмеялся про себя — косноязычие Макробия вошло в поговорку и родило в Синопе уйму анекдотов. Тем не менее, внешне римский агент остался бесстрастен — Макробий был обидчив до крайности, а нажить в его лице врага из-за глупой несдержанности ему вовсе не хотелось.

Неожиданный визит Авла Порция заинтриговал Макробия, но он терпеливо ждал, пока купец не соизволит высказать то, главное, что привело его в дом ростовщика.

Туберон пребывал в тяжких раздумьях и сомнениях — не рано ли? Ведь опрометчивость может обойтись ему дорого — Сенат далеко, а карающий меч владыки Понта висит над самой шеей. То, что Скавр не добьётся от Митридата уступок, он знал почти наверняка. А значит, приказ Сената нужно выполнить, и чем скорее, тем лучше.

Первым не выдержал Макробий, тонко подметив несвойственную Авлу Порцию нерешительность. Когда их разговор и вовсе перестал клеиться, ростовщик доверительно сказал:

— Уважаемый Авл Порций, я человек не любопытный, и ты это знаешь. Но я так понимаю своим ничтожным умишком, что нам, возможно, придётся принять участие в событиях немаловажных и, похоже, в ближайшем будущем. Поэтому, позволь испросить у тебя совета: не пора ли мне свернуть свои дела в Понте? Ибо время бежит, как молодая, необъезженная кобылица, а мне не хотелось бы оказаться под её копытами.