Ночью над горами Париадра разразилась гроза. Порывы ураганного ветра ломали деревья, невидимые в кромешной мгле селевые потоки с грохотом несли в ущелье громадные камни, кромсающие низко нависшее небо молнии вгрызались в скальную твердь, с тяжкими стонами отражавшую эхо громовых раскатов.

Казалось, что наступил конец света…

Престольный город Малой Армении[238], семибашенный Ани-Камах[239], встречал высоких гостей. На мощённых тёсаным камнем площадях пылали костры; над ними пеклись на огромных вертелах целые бычьи туши; там же стояли бочки из царских винных подвалов — оттуда светлое пенистое вино горожане черпали кто чем мог и сколько душе угодно. Весёлые звуки флейт, зурн и тимпанов взмывали ввысь к ясному безоблачному небу и улетали к заснеженным вершинам дальних гор. В столицу Малой Армении прибыл наследник царского престола Арташесидов, старший сын царя Великой Армении[240], семнадцатилетний Тигран.

Знать и придворные веселились в царском дворце, больше похожем на мрачную крепость. Его окружали массивные стены из дикого камня, а над подъёмным мостом, по которому можно было попасть во внутренний двор, высились две башни с узкими бойницами. Вход в царский дворец-крепость охраняли угрюмые великаны, закованные в броню, — личная стража царя Малой Армении, престарелого Антипатра.

Тигран сидел по правую руку от царя и скучал. Дальняя дорога от стен древней столицы Великой Армении Арташата до Ани-Камаха утомила его. К обильной и разнообразной снеди он почти не прикоснулся, а многословные велеречивые тосты приближённых царя нагоняли на живого, непоседливого юношу тоску. Но Тигран был достаточно хорошо воспитан, чтобы даже намёком показать своё настроение гостеприимным хозяевам, и на его лице блуждала немного томная снисходительная улыбка.

Царь Антипатр, несмотря на преклонные годы, всё ещё крепкий седобородый старик, мало чем уступал в застолье своим более молодым подданным. Он ел с аппетитом почти всё, что ему подавали, запивая весьма приличными порциями дорогого эллинского вина. Царь был словоохотлив, общителен и весел. Только иногда, когда его взор останавливался на юном красивом профиле Тиграна, скорбная тень падала на смуглое морщинистое лицо, и едва слышимый печальный вздох прорывался сквозь стиснутые уста.

У Антипатра не было наследника. Два сына царя погибли в юном возрасте — один на охоте, другой в бою. Третий сын, самый долгожданный и желанный, так и не увидел свет — он остался в утробе матери-царицы, ушедшей из жизни от какой-то неведомой и неизлечимой болезни. Поэтому царь глубоко страдал, особенно когда в длинные зимние вечера начинало ломить от сырости кости, и мысли о скорой кончине напрочь прогоняли короткий стариковский сон.

— О чём задумался, мой юный гость? — Антипатр склонился к Тиграну с благосклонной улыбкой. — А впрочем, мне всё понятно. Эти каменные стены и праздное застолье могут привлекать только таких старцев, как я. Молодости нужен простор, свежий воздух и пламя охотничьего костра. Не так ли?

— Великий царь заглянул в глубину моей души, — улыбнулся в ответ Тигран. — Я слышал от отца, что здешние горы полны дичи.

— И это чистая правда, — с воодушевлением подхватил царь. — У нас водится даже редкий по нынешним временам сирийский медведь. Когда я был молод, этих медведей было, конечно, значительно больше. Но мои ловчие знают места, где их до сих пор вполне достаточно для хорошей охоты. Я уже не говорю, что и другой дичи немало: горные бараны, козлы, олени, кабаны, лисы…

— Я готов отправиться в горы хоть сейчас, — горячо воскликнул Тигран.

— Ах, молодость… — рассмеялся царь, покачивая головой. — Таким был и я… О, боги, сколько лет прошло… — он задумчиво отхлебнул глоток вина из чеканного фиала. — Но как быть с ними? — смеясь, Антипатр указал на придворных: некоторые всё ещё прикладывались к кубкам с вином, но многие уже едва держались на ногах. — По-моему, им сейчас нужен только крепкий сон. Но, завтра, поутру, тебя, царевич, будут ждать лучший конь из моей конюшни и свора персидских гончих псов — подарок твоего отца. В горных долинах водятся косули и лани, а для охоты на них псы незаменимы. Кстати, в этот раз на охоту отправлюсь и я, — царь был уже изрядно навеселе. — Решено! — и он слегка надтреснутым голосом запел старинную застольную песню хаев, далёких предков арменийцев.

Песню подхватили приближённые царя, и вскоре удивительно стройное многоголосие выплеснулось через открытые стрельчатые окна дворца в хмельную городскую сутолоку, влилось в гул и гам веселящихся простолюдинов и воинов гарнизона…

Ранним утром дворец царя напоминал разворошённый муравейник. Сонные, бестолковые с похмелья господа и слуги суетились, ругались, орали охрипшими голосами, разыскивая снаряжение и одежду. Охотничьи псы, приведённые ловчими раньше времени под стены дворца, тоже вносили свою лепту в бедлам, творящийся под носом каменноликих стражей из личной охраны царя. Наконец взревели рога, и на пороге царских покоев появился сам Антипатр, облачённый в шитые золотом охотничьи одежды. Ему подвели огромного широкогрудого жеребца, покрытого красной с золотом попоной, и царь с помощью конюших важно взгромоздился на некое подобие седла без стремян. Впрочем, конный выезд Антипатра был больше для вида — для того, чтобы в очередной раз внушить подданным мысль о крепком здоровье и завидной силе духа престарелого правителя. За стенами Ани-Камаха, подальше от людских глаз, царя ждали богато украшенные носилки с мягкими парчовыми подушками.

Под Тиграном был великолепный гнедой конь, подарок Антипатра. Малая Армения издревле славилась скакунами, но этот огненноглазый красавец превосходил своей статью всех жеребцов, когда-либо виденных царевичем. Довольный и радостный юноша, отменный наездник, гарцевал во внутреннем дворе, как кентавр, старательно избегая восхищенных взглядов дворцовых жеманниц, толпившихся у открытых окон и на балконах. И только когда до его слуха долетало их беличье стрекотанье, и он ловил в нём своё имя, щёки Тиграна окрашивались румянцем, и царевич поднимал коня на дыбы, чтобы продемонстрировать очередной трюк, на что был мастак.

Охота удалась на славу. Гончие псы, потомки боевых собак персов, голодные и злые как фурии, словно частым гребнем прочёсывали долины. Испуганное зверье металось в редколесье, уповая на свои быстрые ноги, но кровожадные псы, пенясь от злобы и захлёбываясь отрывистым лаем, настигали потерявшую голову дичь и остервенело рвали живую трепещущую плоть, с воем и визгом катая добычу по земле. Ловчие сумели поднять и двух медведей. Одного из них убил приближённый Антипатра по прозвищу Вартан Чёрный, дюжий детина с могучими плечами, а второго насадил на копьё сам царевич Тигран. Упоенный охотничьим подвигом, юноша вихрем носился по долине, под свист ветра напевая какую-то дикую варварскую песнь без слов.

Антипатр, с удовольствием прислушиваясь к звукам псовой охоты, блаженствовал в тени огромного дерева на пригорке. Он сидел на куче подушек и попивал лёгкое сухое вино, хорошо утоляющее жажду и возбуждающее аппетит. В сотне локтей от него слуги расчищали площадку для костра и свежевали первую дичь — двух молодых косуль. Носилки царя стояли неподалёку, там же отдыхали уставшие носильщики, с завистью посматривая на кувшин охлаждённого вина, стоящий перед их господином. Стольники царя таскали к костру дрова и расстилали ковры для охотничьей трапезы.

— Ахей, мой господин, тебе подарок! — к пригорку, где сидел царь, прискакал Вартан Чёрный и, смеясь, достал из охотничьей сумки двух детёнышей леопарда.

Пушистые зверьки угрожающе рычали, царапались и кусались. Вартан спрыгнул на землю и, держа их за загривки, подошёл к Антипатру.

— Их мать мы не нашли, псы потеряли след, — объяснил Вартан Чёрный, быстро сооружая из сыромятных ремешков подобие ошейников для перепуганных мальцов.