Митридат в гневе был страшен. Его глаза метали молнии, а голос напоминал рёв тигра.

— Гордий, давай! — позвал он слугу, копошащегося возле костра.

Оруженосец Митридата достал из яркого пламени раскалённую металлическую проколку с деревянной рукояткой (с её помощью воины чинили лошадиную сбрую), и подошёл к рвущемуся из рук пиратов Оронту, только теперь понявшему, какую участь ему уготовил Митридат. Раздался нечеловеческий вопль, и даже у видавшего виды Таруласа волосы стали дыбом.

— А теперь язык! — будущий басилевс Понта был неумолим; он наблюдал за муками Оронта с удивительным хладнокровием, и только уголки строго очерченного рта слегка подёргивались, обнажая зубы в садистской улыбке.

Это была его месть. И это было начало кровавого пути к трону и неограниченной власти…

Вскоре, бросив истерзанного перса (у него Гордий выжег глаза и отрезал язык) и забрав своих раненых и убитых, кавалькада взяла курс на Пантикапей. Митридат ехал далеко впереди. Ему никто не мешал предаваться размышлениям. Но была и иная причина, по которой юношу оставил в покое даже Селевк — страх. Аспургиане, большие любители поболтать в походе, эти кровожадные номады, для кого содрать скальп головы врага было раз плюнуть, с дрожью в сердце и раболепным почтением поглядывали на Митридата, поражённые увиденным. Прикажи он сейчас им броситься со скалы вниз головой или в огонь, они сделали бы это не задумываясь…

Сутки спустя после этих событий на берегу Понта Евксинского, в уединённой бухточке стояли Митридат и Савмак. Миопарон Селевка болтался на якоре в тени скал — осторожный пират решил не дразнить без нужды сикофантов пантикапейского наварха, уже успевших рассмотреть, что за гости пожаловали в столицу Боспора. Поэтому он вышел вечером в открытое море, а затем, когда на Таврику опустилась ночь, причалил в этой бухте, находившейся на расстоянии пятидесяти стадий от города. Сигнальный костёр Селевку зажёг один из его тайных осведомителей; их было немало и на Боспоре — предводитель киликийцев платил, не скупясь. Митридат, сердечно попрощавшись с царём Перисадом и от всей души поблагодарив за гостеприимство, от многочисленной охраны отказался. Он попросил лишь, чтобы до бухты его сопровождали аспургиане Руфус, Пилумн, Тарулас и скифский царевич Савмак: Митридат уже знал, что эти четверо могут разогнать целую вражескую рать.

— Пора, — задумчиво сказал Митридат, заметив машущего куском красной материи Селевка. — Попрощаемся…

Они крепко обнялись.

— Запомни, — усаживаясь в хрупкую лодчонку, прокричал юному скифу Митридат, — я всё ещё твой должник!

Савмак в ответ только грустно улыбнулся — он как-то незаметно сдружился с этим богатырём, и расставание принесло ему какую-то странную тоску, будто что-то осталось недосказанным до конца, не выясненным. Юноша уже знал, кто на самом деле «купеческий племянник», и схожесть их судеб поразила его до глубины души.

— Эй, Тарулас, дорогой мой учитель фехтования! — между тем продолжал басить Митридат, стараясь перекричать шум прибоя. — А может, всё-таки, поплывём в Понт?

— Благодарю, басилевс, — ответил Тарулас. — Но я остаюсь здесь. Только запомни — моё настоящее имя Рутилий, я римлянин.

— Пожалуй, единственный римлянин, не считая Руфуса, кому в бою я бы доверил свою спину, — рассмеялся Митридат и помахал ему рукой. — Прощай! И пусть хранит вас златокудрый Дионис и богиня Ма.

Миопарон поднял парус, и хищный нос судна нацелился на далёкую Синопу. Море вздыхало размеренно и тяжко, будто и его тронула грусть прощания. Только чайки радостно хохотали в вышине, приветствуя ясную тихую погоду, и садились на воду, чтобы окунуться в расплавленную бирюзу мелководья.