— Прости мою глупость… Я не хотела…

Опешивший лохаг увидел, как по щеке гетеры прокатилась слезинка, которую она тут же поторопилась смахнуть концом накидки.

— Я могу уйти? — после довольно длительной паузы спросил непримиримый Тарулас.

В глубине души он чувствовал раскаяние за свою грубость, но волна беспричинной злости на миг захлестнула всё его естество и лишила обычной рассудительности и благоразумия.

— Нет! — неожиданно резко ответила Ксено.

Она уже оправилась от мимолётной, совершенно не свойственной её натуре слабости, и теперь весь облик девушки говорил лохагу, что перед ним не слабое, беззащитное существо, а влиятельная аристократка, властная и жестокая, как и подобает особо приближённой к царскому трону персоне.

— Нет, — ещё раз повторила гетера и достала из расшитой стеклянным бисером сумочки пергаментный свиток. — Прочти.

Тарулас, немного поколебавшись, взял его, развернул — и едва не вскочил от неожиданности, прочитав первые строки написанного латынью текста. Это было послание римского Сената во все апойкии эллинов на побережье Понта Евксинского с настоятельной просьбой о выдаче государственного преступника, бунтовщика, бывшего центуриона Рутилия с описанием его внешности и особых примет. Впрочем, просьбой послание можно было назвать с известной натяжкой, ибо римляне никогда не утруждали себя изысканной обходительностью с теми, на кого уже пали тени штандартов их легионов.

— Его привёз ещё позавчера некий Авл Порций Туберон, полномочный посланник Рима в Понте, — небрежно обронила красавица, с интересом наблюдая за изменившимся лицом лохага.

— Авл Порций… — с трудом разлепив задеревеневшие губы, пробормотал Тарулас-Рутилий.

— Кстати, он собирался задержаться в Пантикапее на некоторое время.

— Задержаться… — Тарулас резко встал. — Я ухожу. Спасибо за угощение, — коротко поклонился он.

— Ты хочешь бежать из Пантикапея? — насмешливо поинтересовалась гетера. — Увы, поздно. За твою голову обещана чересчур высокая награда, а все сторожевые посты уже оповещены о приметах столь важного преступника. И, надеюсь, ты понимаешь, что многим хочется услужить Риму, тем более в такой малости.

— Поживём — увидим… — мрачно обронил Тарулас, крепко сжимая рукоять махайры.

— Сядь, — настойчиво и в то же время мягко приказала Ксено. — К счастью, пока ещё никому не известно, кто скрывается под личиной лохага аспургиан. Кроме меня и… — она спохватилась и прикусила нижнюю губу.

— Он пришёл сюда, чтобы встретиться со мной? — глухо спросил лохаг, поняв недосказанное.

— Да… Но мне тоже нужно с тобой поговорить.

— О чём? — отрешённо посмотрел на девушку Тарулас.

— О многом. Но прежде всего, чтобы ты успокоился, знай: тебе пока ничто не грозит. Вот царский указ, — она достала из уже известной нам сумочки второй пергаментный свиток, обвитый золотым шнуром с царской печатью. — Тебе и твоим приятелям велено немедля, сегодня, выехать в степи Меотиды для набора пополнения в хилию аспургиан. Вы отправитесь вечером, прямо отсюда. Не беспокойся, — поняла Ксено невольный жест лохага, — стратег уже оповещён, ваши лошади нагружены припасами, царский казначей выдал необходимую сумму денег золотом для уплаты старейшинам племён, отряд сопровождения прибудет вовремя. Вот так.

— Как мне отблагодарить тебя за твою доброту? — с невольным восхищением глядя на раскрасневшуюся от возбуждения девушку, спросил Тарулас-Рутилий.

— Ты ошибаешься, лохаг, — снисходительно улыбнулась гетера. — Это не доброта, а всего лишь трезвый расчёт. За свою услугу я потребую от тебя многого, поверь. И если вдруг ты окажешься настолько неблагодарным… — она не закончила фразу, но её пронзительный взгляд был красноречивее любых слов.

— Любое твоё желание будет для меня законом, — с достоинством поклонился ей Тарулас. — Я готов выслушать тебя.

— Всему своё время, — коротко ответила гетера, поднимаясь.

— Прости, госпожа, но я хотел бы спросить… — лохаг запнулся, подыскивая необходимые слова.

— Да? — посмотрела она на него через плечо.

— Нельзя ли вместе с нами послать и Савмака?

— Нет, — отрезала Ксено, нахмурившись.

— Но если римлянин узнает, что мы с ним дружны, то, боюсь, ему не миновать беды.

— Савмак — наследник престола Боспорского царства, — голос гетеры звучал несколько напряжённо. — И до него римлянину не достать.

— Пусть так, — продолжал гнуть своё Тарулас. — Однако без нашей поддержки и защиты Савмаку придётся туго. Я опасаюсь за его жизнь, пойми. Ведь, кроме римлянина, у него врагов, как явных, так и тайных, больше, чем достаточно.

— Ты лучше подумай, как сохранить свою жизнь. Хорошо подумай, — резко сказала Ксено. — Потому что она теперь принадлежит не только тебе, но и мне. А Савмак… О нём я позабочусь не хуже твоего.

Гетера, высоко подняв голову, пошла через сад по дорожке, мощёной крупной галькой. Глядя ей вслед, Тарулас в задумчивости покачал головой — последние слова красавицы объяснили ему многое, если не всё.

Шорох опавшей листвы под чьими-то шагами заставил старого воина схватиться за махайру. Он резко обернулся — и медленно опустил руку. Напротив него стоял, приветливо улыбаясь, худощавый.

— Сальве, Рутилий, — сказал он, щуря глаза.

— Привет и тебе, Гелианакс.

— Давно мы не виделись с тобой…

— Давно…

— А ты здорово изменился. Постарел.

— Взгляни на себя в зеркало, пугало огороднее.

Оба весело рассмеялись и сердечно обнялись…

Осенний ветер ворвался в сад, и золотая листва закружила в воздухе, как перья птицы феникс. В крохотном бассейне, куда изливалась вода нимфея, отражалось высокое прозрачное небо, по которому беззвучно плыл в заморские края птичий клин.

Авл Порций Туберон лежал на узкой, неудобной скамье, служившей ему спальным ложем. Несмотря на подстеленные шкуры, кажется, барсучьи, его сухорёбрые бока никак не могли найти покоя, и римский агент, в душе проклиная судьбу, ворочался, пытаясь устроиться поудобней. Похоже, безрадостно думал он, ему так и суждено быть вечным скитальцем по воле всемогущего Сената на этом опостылевшем до печёночных колик варварском Востоке. В свой последний приезд в Рим он пытался заручиться поддержкой старого приятеля, Марка Эмилия Скавра, чтобы наконец отойти от дел и уединиться в небольшом поместье на берегу Тибра и предаться житейским усладам, коих он был лишён уже многие годы. В подвалах его белокаменной виллы хранились сокровища, привезённые с Пергамской войны — большей частью награбленные, но кое-что и заработанное на купеческом поприще, — и потому приближающаяся старость в сытости и довольствии прельщала Авла Порция гораздо больше, нежели нынешнее высокое положение в Понте, связанное с большим риском и постоянными путешествиями; от них уже начали поскрипывать кости и побаливать сердце.

Однако, ни Скавр, которого прочили в консулы, ни энная сумма золотом, всученная кому надо, ему не помогли — Сенат наотрез отказал в отставке. Мало того, ему ещё пришлось выслушать и весьма нелестные мнения на свой счёт от нескольких сенаторов, старых маразматиков, пытавшихся научить его уму-разуму — как нужно вести дела на этом, богами проклятом, Востоке. Внешне невозмутимый, но в глубине души взбешённый, он стоически выдержал пытку нравоучениями, и только дома дал волю гневу, собственноручно избив дубиной нерадивого раба, чего прежде никогда с ним не случалось.

Римский агент мысленно открыл шкатулку с секретным замком, где он обычно хранил самые ценные документы и наставления Сената. Там, в водонепроницаемом футляре, покоился кусок пергамента с привешенной на шнуре электровой печатью. Подобные документы выдавались Сенатом весьма редко и только ввиду чрезвычайных обстоятельств. Написанные киноварью строки подтверждали неограниченную власть Авла Порция Туберона в восточных провинциях и варварских государствах, пока ещё не подвластных квиритам.