Дел о Джека-полуночника было завершено фразой: «Осужденный останется подвешенным за шею, пока не наступит смерть».

С этого момента Харлисон оказался во власти смерти.

После оглашения приговора полиция совершенно перестала интересоваться особняком на Найтрайдер-стрит. Преступник был приговорен к смерти через повешение, и приговор было точкой в его деле.

Если бы появился Каннинг, то, может быть…

А куда пропал капитан Гровер?

Хороший вопрос! Разумеется, детектив-призрак после своей смерти вел только то существование, которое предписывал ему Каннинг.

Лорд Дембридж с горечью подумал об этом. Он не забывал про Каннинга, помнил его колебания.

Но ведь дело закрыто, не так ли?

Преступника повесят, о нем забудут.

Но приговор был вынесен двадцать дней назад.

Значит, Харлисон умрет завтра?

Если точно, то через шесть часов, потому что сейчас одиннадцать часов вечера.

После вынесения приговора какой-то человек каждый вечер проникает в небольшой таинственный дом. Он входит, словно к себе, опускает на окнах занавески и тяжелые шторы и устраивается в столовой, откуда уходит с началом рассвета.

Он часами сидит в кресле, размышляя и непрерывно дымя уродливой глиняной трубкой.

Это маленький человечек, плохо одетый, со странными манерами.

Каждый вечер он достает из кармана плоский ящичек, выкладывает из него на стол часы в медном корпусе и внимательно рассматривает их.

Иногда он обращается к воину на картине Гильдебрандта, чтобы сообщить ему какую-нибудь общеизвестную истину; так, например, сегодня вечером он сказал, что Харлисон будет повешен через несколько часов, что он будет далеко не первым невиновным, погибшим от руки палача, и что это, в конце концов, не имеет никакого значения.

— Мой старый приятель, — сказал он, — твой шлем, твой крест и твоя муха — это все просто пыль в глаза. Если бы ты мог говорить, ты бы сказал мне то же самое. Если кто-то хочет остаться абсолютным хозяином тайного общества, то ему достаточно окружить себя романтичными историями. Это общеизвестные правила прикладной психологии.

В этой истории нет ничего, кроме психологии. Когда-то мне были даны католическими монахами определенные инструкции, и из них я запомнил это замечательное слово: психология. Хотел бы я знать, как оно может пригодиться мне сегодня.

Если бы только я смог узнать побольше про красный салон… Похоже, что именно с ним связано очень и очень многое.

Но воин на картине продолжает молчать, и это ничуть не удивляет его собеседника.

Неожиданно маленький человечек хлопает себя по лбу.

«Харлисон был пьян, как ломовой извозчик в тот вечер, когда он попал в красный салон. Это в данном случае не только извинение, но и объяснение. Вместо того, чтобы войти в свою столовую, он оказался в таинственной комнате.

Это кажется невозможным. Но, вполне возможно, что он прошел через эту комнату, погруженную в темноту, потому, что его привлекла другая, ярко освещенная комната.

Он подошел к стене и остановился под картиной.

Это слишком просто, чтобы можно было догадаться сразу. В этой стене имелся выход, но его нельзя открыть с этой стороны. Вот и все… Чтобы понять это, мне понадобились два десятка бессонных ночей, тогда как было достаточно иметь связку отмычек».

Человечек сильно расстроен тем, что называет своей глупостью.

Через несколько минут он выключает свет и оставляет дом, в который больше никогда не вернется, потому что ему все стало понятным.

Оказавшись на улице, он не спешит уйти. Он неторопливо поднимается на перрон соседнего дома, некоторое время возится с отмычками, наконец, находит подходящую и открывает дверь.

Слабая лампочка-ночник освещает вестибюль, в точности похожий на вестибюль здания, из которого он только что ушел.

Он толкает дверь, ведущую из вестибюля во внутренние помещения и с удовлетворенным вздохом опускается на низкий диван в красной комнате.

Полночь!

Харлисон, задремавший с наступлением темноты, просыпается. Тюремные часы отбивают двенадцать ударов.

— Джек-полуночник!.. Полуночник… Полуночник… — шепчет негромкий голос в разрывающейся от боли голове.

Каждые три минуты задвижка на дверном глазке поднимается, появляется чей-то глаз и тут же исчезает.

Никто из больных никогда не охранялся так тщательно, как этот человек, которого должны убить через несколько часов.

За решеткой на окошке горит керосиновая лампа. Нельзя допустить, чтобы отключение электричества оставило в темноте человека, готового к встрече с палачом. Разумеется, старинная керосиновая лампа в этом отношении оказывается более надежной, чем лампа электрическая.

Низкая кровать, намертво прикрепленная к полу. Стол. На столе лежит Библия. Стоит эмалированный кувшин с водой. С наступлением ночи у заключенного отобрали недоеденный кусок хлеба. Не потому, что его хотят заставить проголодаться; известны случаи, когда приговоренный к смерти ухитрялся задушить себя хлебной мякотью.

Обходы каждый час.

Удалось ли Харлисону заснуть?

Да, он заснул. Часы в центре тюрьмы пробили час. Бронзовый человечек, выскочивший из часов, заставил четыре раза зазвенеть колокол.

Харлисону мерещится, что откуда-то из глубины строения доносятся стоны и неясные звуки. Скорее всего, они существуют только в его голове, так как предсмертная горячка не позволяет мозгу успокоиться.

Часы отбивают четыре. Ему остается час.

Если бы только он смог уснуть…

Он закрывает глаза.

Полночь!

В красном салоне на эбеновом столике необычный посетитель разложил несколько медных часов. Он раскурил трубку, но тут же отложил ее. Из кармана он достал нож и попробовал на ногте его остроту.

Полночь!

Где-то в доме стенные часы отбивают серебряные удары; музыкальная шкатулка играет меланхоличную мелодию, которую мужчина сопровождает ритмичным покачиванием головы.

С двенадцатым ударом дверь на улицу осторожно открывается.

Мужчина протягивает руку к выключателю, и в комнате становится темно.

Дверь салона открыта.

Кто-то с тяжелым вздохом входит в темный салон.

Он тоже протягивает руку к выключателю, но его руку тут же кто-то хватает и с яростью начинает выкручивать. Звучат глухие удары, в темноте раздаются стоны и бессвязные жалобы.

Через несколько минут схватка в темноте заканчивается. Слышен негромкий смех человечка с часами, странный металлически звучащий смех, вызывавший ужас у господина Стангерсона, у Джима Хастона и у многих других.

В красной комнате снова загорается свет. Двое мужчин обмениваются взглядами. Один из них лежит на полу; у него на руках стальные наручники. Второй стоит рядом и, чиркнув спичкой, пытается разжечь трубку.

— Роуз! — восклицает лежащий человек.

Второй кивает головой.

— Если вам будет угодно… Как вы себя чувствуете, Джек-полуночник?

— Что вы потребуете? — спрашивает лежащий, не называя имени.

— Вашу шкуру! — любезно отвечает человечек.

— Двадцать тысяч фунтов.

— Этого мало.

— Пятьдесят тысяч? Сто?

— Нет; поскольку количество чисел не имеет ограничения, вы можете продолжать называть их до страшного суда.

— Вы детектив?

— Ни в коем случае. Я всего лишь… мелкий банковский служащий, и я предъявляю вам договор с истекшим сроком. Величина для расчета — это ваша шкура, Джек-полуночник.

— Потребуйте лучше денег, сколько хотите, но денег, — умоляет потерпевший поражение соперник.

Мистер Роуз даже не считает нужным ответить. Он встряхивает плоский ящичек, и перекатывающиеся в нем часы тарахтят, словно игральные кости в рожке.

— Каждому члену банды — одни часы, — говорит он. — Это их опознавательные знаки, секретный пропуск для преступников. Но они меня не интересуют. Посмотрите, все они показывают двадцать две минуты первого. Это говорит вам о чем-либо?