Рад сообщить, что никогда с уст этого дьявола не срывались столь радующие сердце звуки, чем в то время, когда насекомые, ползая по обнажённому телу, заползали в открытые раны.

Поскольку все упомянутые меры не помогли вырвать у пленника хоть одно признание и дело закончилось оскорблениями и кощунством, брат Осорио прибегнул к новым, опробуя все формы убеждения, какие освоил за три с лишним десятилетия служения в святой инквизиции. Однако я вынужден с прискорбием признать, что даже по истечении семи дней самого настоятельного и сурового убеждения подлый метис всё-таки не сообщил нам, где прячет злодейски похищенные им сокровища, а также не раскрыл местонахождения той суки из племени ацтеков, из чьего чрева предположительно и появилось на свет это отродье.

Впрочем, в ходе допроса удалось получить сведения, безусловно подтверждающие несомненную связь поминаемого метиса с дьяволом. Когда этого человека раздели донага, чтобы искупать в горячем масле, от наблюдательного взора брата Осорио не укрылся тот факт, что детородный орган испытуемого не только отличается неестественно большим размером, но и был подвергнут непристойной деформации, а именно — его крайняя плоть обрезана весьма неприглядным манером.

Хотя никому из нас до того момента не доводилось лицезреть подобного телесного осквернения, все мы наслышаны об обычае обрезания как о греховном, порочном и святотатственном.

Однако, дабы не допустить ошибки, мы обратились с просьбой произвести осмотр мужского члена обвиняемого к брату Фонеске, учёному священнику и служителю святой инквизиции, имеющему немалый опыт в изобличении в ходе телесного осмотра протестантов, евреев, мавров и прочих гнусных приспешников Мефистофеля.

По прибытии помянутого брата Фонески в нашу подземную тюрьму мы вздёрнули Кристо Бастарда на дыбе и обеспечили доброму священнику подходящее освещение, необходимое для внимательного осмотра. Вынужден сообщить, что процедура сия сопровождалась потоком самого мерзкого злословия — в частности, злодей утверждал, будто добрый священник теребит его член из гнусной похоти, а вовсе не в возвышенных целях расследования.

Кроме того, подлый бастард возмутительно похвалялся тем, что будто бы многочисленные испанки — жёны, матери и дочери чистокровных испанцев — с восторгом предоставляли ему возможность вводить оный несоразмерный орган во все естественные отверстия в их телах.

Ваше Высокопревосходительство, клянусь могилой отца: дело дошло до того, что сей ублюдок дерзновенно заявил, будто бы моя собственная жена визжала от восторга, когда он засадил свой член ей между ног. И лишь четверым стражникам совместными усилиями удалось помешать мне прикончить разбойника на месте кинжалом, когда я услышал столь возмутительную ложь.

Рад сообщить Вашему Высокопревосходительству, что обследование, произведённое братом Фонеской, полностью подтвердило наше предположение о союзе вероотступника Кристобаля с Сатаной, ибо, как сообщил нам сей вельми учёный брат, именно таким образом и уродуют члены своих сыновей богопротивные евреи и мавры, однако, по его предположению, в случае с нашим испытуемым уродство не было произведено лезвием, но является врождённым. Иными словами, сие есть некий знак Каина, свидетельствующий о том, что Кристобаль является почитателем Дьявола.

Брат Фонеска нашёл сей случай весьма любопытным и важным, а потому попросил, чтобы по окончании нашего преследующего сугубо мирские цели допроса пленник был передан ему и брату Осорио для более тщательного изучения этого феномена, а также выявления непотребных связей вышеупомянутого гнусного разбойника с Врагом Рода Человеческого.

А поскольку метис не покаялся в своих злодеяниях и не раскрыл местонахождение сокровищ, я, полагая, что сам Дьявол помогает ему с упорством переносить пытки, присоединяюсь к ходатайству благочестивых монахов и рекомендую передать его в ведение Его Католического Величества святой инквизиции для дальнейшего допроса, приведения к покаянию и последующей казни.

В ожидании инструкций Вашего Высокопревосходительства я счёл возможным предоставить узнику по его просьбе перо и бумагу, ибо сей ничтожный метис, к величайшему моему удивлению, заявил, что умеет читать и писать. Ещё большее удивление мне пришлось испытать после того, как я, полагая, что это пустая похвальба, потребовал, дабы он вывел на бумаге фразу в моём присутствии — что и было им незамедлительно сделано. Воистину он владеет пером не хуже священника! Одновременно с выражением удивления считаю нужным донести до Вашего Высокопревосходительства и свою обеспокоенность тем, что грамотность может распространиться среди столь низких людей, настоящего отребья. Это, разумеется, противно как проводимой Вами политике, так и естественному порядку вещей, согласно которому сему бастарду и ему подобным пристало быть лишь слугами и заниматься чёрной работой.

Однако, поскольку Вы прозорливо полагаете, что чем больше сей метис будет разглагольствовать, тем вероятнее возможность того, что он при этом ненароком обронит слова, способные облегчить наши поиски, я дал ему перо и бумагу, предоставив возможность записывать все свои бредни.

Согласно Вашему пожеланию, все писания оного безумца, сколь бы вздорны и нелепы они ни были, будут препровождаться Вашему Высокопревосходительству для ознакомления.

Пред ликом Господа хочу засвидетельствовать истинность всего вышеизложенного, и да пребудут с Вашим Высокопревосходительством защита и попечение Всевышнего.

Писано в первый день февраля, в год одна тысяча шестьсот двадцать четвёртый от Рождества Христова.

капитан тюремной стражи

«Ni thaka! Мы тоже люди!»

Эти слова, выкрикнутые на языке ацтеков умирающим человеком, который носил, подобно тягловой скотине, на лице клеймо своего хозяина-испанца, звучат в моей голове сейчас, когда я готовлюсь записать свои мысли на чистой бумаге, полученной от смотрителя подземной вице-королевской тюрьмы.

«Я тоже человек!» — вот слова, которые я произносил в своей жизни много раз.

Сейчас я сижу в мрачной камере, и единственная чадящая свеча образует лишь пятнышко света в непроглядной тьме. Капитан отобрал у меня одежду, дабы даже тогда, когда палачи отдыхают, мои раны продолжали терзать паразиты. О, какие же муки способна измыслить человеческая жестокость! Кажется, если бы палачи содрали с меня шкуру, словно охотники с оленя, я испытывал бы меньшие страдания, чем ныне, когда в открытых ранах копошатся, щиплют окровавленную плоть своими ужасными хоботками многоногие твари.

Моё нагое тело ощущает холод сырого камня, и я непроизвольно дрожу. Пронзающий до мозга костей холод и звуки, издаваемые другими узниками, продолжают поддерживать во мне уверенность в том, что я всё ещё человек. Здесь слишком темно, чтобы видеть их лица, но я физически чувствую страх и боль других узников. Может быть, окажись я в этом застенке случайно, незаслуженно, по жестокой несправедливости, выпавшие на мою долю мучения и жалкое положение узника удручали бы меня более, но я честно признаюсь, что Господь, в несказанной доброте своей, дал мне изведать многое, и, право же, не раз надо мной нависала угроза эшафота. Не сомневаюсь, что вполне заслужил все свои теперешние муки, а может, даже и больше.

Но gracias a Dios[4], сегодня я король среди узников, ибо у меня есть не только свеча, но перо, бумага и чернила, так что я могу записывать свои мысли. Весьма сомневаюсь, чтобы вице-король выдал мне эту прекрасную бумагу из бескорыстного милосердия, скорее он надеется, что желание излить душу заставит меня доверить бумаге то, что позволит ему узнать тайну, которую его прислужникам не удалось вырвать у меня с помощью страшных пыток. Однако от души надеюсь, что проникнуть в мои тайны вице-королю будет не так-то легко, потому что у меня здесь две чернильницы. В одной и вправду чернила, чёрные, как пауки в этой адской дыре, а в другой — женское материнское молоко.