Темнело, поиски отца Антонио теряли смысл, и я решил вернуться в Дом бедных. Насчёт того, что проклятая старуха углядела меня с балкона, особо опасаться не приходилось: скорее всего, сверху я виделся ей всего лишь соломенной шляпой среди бескрайнего моря точно таких же. Но всё равно, стоило мне только подумать, что она здесь, на площади, как моё горло словно бы сдавливала невидимая гаррота.

Не в силах отделаться от страшных подозрений, я решил не идти в богадельню напрямую, а принялся петлять по боковым улочкам, держась в тени. Вместе со страхом меня одолевала злость. Что я ей сделал, этой престарелой донье? Оно конечно, за не столь уж долгую жизнь на улицах Веракруса я успел кое-кому насолить, но явно не gachupin и не настолько, чтобы навлечь на себя кровную месть.

Мне оставалось надеяться только на отца Антонио. Хотя он и был criollo, в его жилах текла чистая испанская кровь, и по сравнению с léperos вроде меня его можно было считать королём.

Жизнь богадельни была непредсказуема, ибо от уличного народа можно ожидать всего, чего угодно. Как-то раз, это было за три недели до прибытия архиепископа, вернувшись домой затемно, я услышал внутри голоса и, войдя в комнату, обнаружил отца Антонио в компании проститутки и её сутенёра. Женщина лежала на столе, её левая нога распухла и почернела. Мужчины накачивали её пульке в расчёте на то, что она напьётся и перестанет чувствовать боль.

— Несколько недель назад бедняга порезала себе ногу, и теперь началось заражение, — пояснил отец Антонио. — У неё выбор простой: или ногу отрежем, или она умрёт.

Вообще-то такие операции обычно производил местный хирург, он же цирюльник — умел и подстричь, и побрить, и кровь пустить, — но его услуги стоили денег, которых у бедняжки не было. Я уж не говорю о настоящем враче. И если в деревнях люди предпочитали обращаться к индейским знахарям, то здесь отец Антонио был для многих последней надеждой. Впрочем, определёнными медицинскими познаниями он действительно обладал, и многие обитатели ночлежки ценили его выше испанских докторов.

Теперь, когда упившаяся до беспамятства шлюха храпела, лёжа на спине, появилась возможность произвести операцию. В качестве хирургических инструментов клирик располагал пилой и большим железным ножом. Рядом, в горшке на жаровне, кипело масло, необходимое, чтобы после операции прижечь культю.

Бесчувственную женщину привязали к столу, отец Антонио всунул ей между зубов деревяшку и закрепил ту за края на затылке верёвкой. Сутенёр, наблюдая за этими приготовлениями, аж позеленел, его била дрожь.

Когда же хлынула кровь и больная, несмотря на пульке, истошно завопила, этот малый пустился наутёк.

   — Трудно его за это винить, — пробормотал мой покровитель, растерянно озираясь, и тут увидел меня.

Похоже, отцу Антонио тоже было не по себе: руки тряслись, по лицу струился пот, а уж мне и вовсе впору было бежать вслед за сутенёром. Но мой покровитель налил мне для храбрости чашку пульке и доверительно сказал:

   — Кристобаль, тебе придётся помочь мне, иначе эта женщина умрёт.

Да уж, видать, дело было серьёзное — полным именем учитель называл меня только в самых крайних случаях.

Как оказалось, всё, что от меня требовалось, — это держать две деревянные плашки, между которыми зажималась пила — это было нужно, чтобы распил шёл ровно.

Вообще-то помогать отцу Антонио во время различных медицинских процедур мне случалось и раньше, но вот при ампутации я присутствовал впервые и страху натерпелся изрядно. Кровищей нас с ним залило с головы до ног, и слава богу, что несчастная от боли лишилась чувств и перестала вопить.

Наконец отец Антонио бросил отрезанную конечность на пол у моих ног, перетянул обрубок ноги жгутом и прижёг его сначала раскалённым ножом, а потом и кипящим маслом.

Покончив с этим, он накрыл находившуюся без сознания, но конвульсивно подергивавшуюся женщину одеялом, бросил мне: «Приберись!» — и, пошатываясь, вышел, наверняка намереваясь восстановить силы с помощью пульке.

Я тупо уставился на пепельно-бледную, лежащую в беспамятстве женщину и на обрубок ноги. Ну и что я должен с ним делать?

Вернувшись в тот памятный вечер в приют, я, не зажигая свечи, прокрался через главное помещение в отгороженный уголок и улёгся там на постель отца Антонио. Сон не шёл, и, проворочавшись там более часа, я вдруг услышал, что в дом вошли люди. Вообще-то в этом ещё ничего подозрительного не было, меня насторожило, что они старались не шуметь и почти не переговаривались — у наших постояльцев такой привычки не было. Тех двоих, что вошли первыми, выдал шорох соломы под ногами, а потом, когда появился третий, тихо звякнули шпоры. Ага, выходит, к нам наведались гости в сапогах.

Простые люди щеголяли по большей части в верёвочных сандалиях, однако сапоги и даже шпоры ещё не указывали на визит gachupin. Сапоги со шпорами носили и метисы, и индейцы, и африканцы, кто побогаче, хотя простой люд предпочитал шпоры с железными колёсиками. В данном же случае явно звякнуло серебро, стало быть, незваные гости были кабальеро.

Старуха послала за мной gachupin с двумя подручными!

Тайник отца Антонио был почти доверху набит одеялами, но мне потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы освободить там достаточно пространства, нырнуть вниз и захлопнуть над собой крышку. Закрывалась она не слишком плотно, однако вероятность того, что тайник обнаружат люди, не знающие, что искать, была невелика.

Сквозь щель я увидел, как кто-то вошёл к нам в закуток с зажжённым факелом. Испанец, лет сорока. Судя по его одежде, кабальеро, из тех, кто не расстаётся со шпагой.

   — Здесь никого нет, — прозвучал властный, холодный голос человека, привыкшего отдавать приказы.

   — В главной комнате тоже пусто — ни попа, ни щенка, дон Рамон.

Второй голос мог принадлежать метису, индейцу или vaquеrо из числа хозяйских подручных: конному погонщику стад или надсмотрщику с плантаций.

   — Должно быть, они на гуляниях вместе со всеми, — проворчал испанец. — Ладно, здесь мне торчать не с руки, меня могут хватиться на приёме. Вернёмся сюда утром.

Вот, значит, как: нас удостоил посещением один из благородных кабальеро, которого позвали на приём к самому алькальду. И за что же, интересно, такая честь?

Когда шаги незваных гостей стихли в отдалении, я ещё долго сидел в тайнике и не скоро решился, выбравшись из подпола, потихоньку подойти к занавеске из одеяла и робко выглянуть в затемнённое главное помещение. Там вроде бы никого не было, но, опасаясь, что кто-то всё же остался, чтобы следить за мной, я решил не выходить наружу через дверь. Вместо этого я распахнул плетёные ставни, прикрывавшие окошко позади койки клирика, и выбрался в переулок. Судя по положению луны, я вернулся домой с праздника уже более трёх часов назад и добрых два из них просидел в подполе, укрывшись в тайнике.

Крадучись, я отошёл от богадельни на пару кварталов, после чего выбрал себе местечко, откуда мог тайком наблюдать за улицей, что вела к её входу. Мне казалось, что вряд ли отец Антонио будет возвращаться домой другим путём.

По прошествии некоторого времени со стороны площади потоком хлынули люди, по большей части основательно выпившие. Ближе к рассвету появилась шумная компания — с ней, пошатываясь, брёл и мой благодетель. Выскочив из своего укрытия, я отвёл его в сторонку.

   — Кристо, Кристо, что случилось? Ты что, увидел привидение? У тебя вид как у Монтесумы, узнавшего, что Пернатый Змей Кецалькоатль затребовал его трон.

   — Падре, у нас, похоже, беда, — заявил я и сбивчиво поведал ему о зловещей старухе в чёрном и человеке по имени дон Рамон, шарившем в нашем приюте.

Отец Антонио перекрестился.