— Кризис наступит лишь после победы над нами.

Заиграла музыка — оркестр из барабанов, флейт и неизвестных мне струнных инструментов, а гунны запели заздравную песнь. Их низкие голоса напоминали пчелиное жужжание, однако в них, да и в самой музыке была некая гипнотическая сила. Вокруг шумели, а мы уже немало выпили, так что перевод дался мне с трудом, но и того немногого, что я услышал, было достаточно, чтобы понять, что в песне говорилось об уничтоженных врагах. В сущности, это была баллада, воспевавшая победы гуннов над остготами[45], гепидами, римлянами и греками. Очевидно, певшие забыли, что в зале собрались представители всех этих народов. Что ж, гунны победили, а наша ущемлённая гордость для них ничего не значила.

Вслед за пением настала пора иных увеселений — перед нами выступили танцующие женщины и акробаты, жонглёры и фокусники, мимы и комические актёры. Аттила наблюдал за ними столь уныло и равнодушно, словно это были тени, передвигавшиеся по стене.

Веселье достигло кульминации, когда из тени вылетел карлик и перекувыркнулся в воздухе.

Он спрыгнул на пол, надел шутовскую корону, и все гунны, кроме Аттилы, встретили его восторженными возгласами. Это было нелепое маленькое существо с тёмной кожей, короткими ножками, длинным туловищем и плоским, похожим на луну лицом. Карлик словно был злой карикатурой на гуннов, таким, какими они представляются нам, римлянам. Он принялся отплясывать и что-то продекламировал высоким, писклявым голосом.

— Зерко! — кричали гунны. — Король племён!

Аттила скривил рот в гримасе, словно ему давно наскучили выходки шута.

— Нашему хозяину не нравится этот малыш, — прошептал я. — Почему?

— Карлик был любимцем его брата Бледы, а Аттиле не по душе воспоминания о нём, — пояснил Бигилас. — Король слишком серьёзен и не ценит шуток, так что уродец не в его вкусе. После смерти Бледы он подарил Зерко римскому генералу Аэцию — тот когда-то был заложником у гуннов. Однако карлик ещё при Бледе и с его разрешения смог жениться на рабыне и, оказавшись в Риме, сильно тосковал по супруге. Так что Аэцию пришлось уговорить Аттилу забрать шута назад. Король согласился без всякой охоты и до сих пор об этом жалеет. Он постоянно обижает и мучает карлика, но малыш терпит ради любимой жены.

— А она тоже карлица?

— Нет, высокая, красивая женщина. Как мне говорили, она привыкла к шуту и научилась его любить. Все отнеслись к их браку как к шутке, однако эта пара сумела за себя постоять и разочаровала насмешников.

Карлик поднял руки.

— Добро пожаловать, римляне. Вас приветствует король жаб! — воскликнул он. — Если вы не способны нас победить, то по крайней мере постарайтесь перепить!

Гунны засмеялись. Зерко подпрыгнул и без предупреждения устроился у меня на коленях. Его движение походило на прыжок большой собаки, и от удивления я даже расплескал вино.

— Я сказал пить, а не проливать!

— Отстань от меня, — в отчаянии прошептал я.

— Нет! Каждому королю нужен трон. — Карлик наклонился, обнюхал Максимина и поцеловал его бороду. — И королева.

Гунны громко расхохотались.

Сенатор смущённо покраснел, а я растерялся и не знал, что делать. Карлик вцепился в меня, словно обезьяна. Я огляделся по сторонам. Женщина, приковавшая к себе моё внимание, с любопытством следила за мной.

— Почему ты смеёшься над нами? — прошипел я.

— Потому что хочу предупредить вас об опасности, — тихо ответил коротышка. — Не верьте своим глазам. Здесь всё напоказ, а суть совсем иная.

Он соскочил с моих колен и с безумным смехом выбежал из зала.

Что бы это могло значить? Я был ошеломлён.

Аттила встал.

— Ну, хватит с нас его дурачеств.

Это были его первые слова за целый вечер. Все смолкли, и веселье сразу улетучилось, уступив место напряжению.

— У вас, римлян, есть подарки, не так ли? — обратился к нам король.

Максимин поднялся, немного пошатываясь от волнения.

— Да, мы привезли их, каган. — Он хлопнул в ладоши. — Позволь их принести.

На коврах расстелили отрезы розового и жёлтого шёлка, и они вспыхнули, как утренние лучи. В открывшихся маленьких сундуках лежали груды монет. На деревянное блюдо Аттилы высыпалась груда драгоценностей. Мечи с гравировками и пики прислонили к изголовью кровати Аттилы. Сакральные кубки разложили на софе, а для расчёсок и зеркал нашли место на львиной шкуре. Гунны с жадностью разглядывали дары и перешёптывались.

— Вот наглядное доказательство добрых намерений императора, — сказал Максимин.

— А вы отвезёте ему наглядные доказательства моих добрых намерений, — отозвался Аттила, — среди них будет множество соболиных и лисьих шкур, благовония, благословлённые нашими шаманами, и многое другое. Вы получите всё это независимо от того, к какому соглашению мы придём. Это слово Аттилы.

Его военачальники одобрительно застучали по столу.

— Но Рим богат, а Константинополь — богатейший из его городов, — продолжил король. — Это всем известно, и мы знаем, что вы привезли лишь символические подарки. Разве не так?

— Мы не столь богаты, как вы полага...

— У Людей утренней зари договоры скрепляются кровью и браками. Я сейчас размышляю о последнем и хочу иметь доказательства первого. Императоры один за другим отправляли в Хунугури своих сыновей и дочерей. Генерал Аэций жил у нас в годы моего детства. Я дрался с ним в грязи. Он был старше, но я крепко бил его.

В зале засмеялись.

Аттила резко повернулся и указал пальцем на Бигиласа.

— У тебя, единственного из прибывших к нам римлян, есть сын. Это правда?

Вопрос кагана застал Бигиласа врасплох.

— Да, мой господин.

— Этот мальчик станет нашим заложником и гарантом твоих добрых намерений. Он будет доказательством того, что ты доверяешь Аттиле так же, как он доверяет тебе.

— Каган, но мой сын ещё в Констан...

— Ты вернёшься за ним и привезёшь его, а твои спутники ознакомятся тем временем с обычаями гуннов. И лишь когда твой мальчик появится здесь, мы сможем завершить переговоры. Тогда я и узнаю, держишь ли ты своё слово и решишь ли доверить мне собственного сына. Понял?

Бигилас с тревогой посмотрел на Максимина. Сенатор нехотя кивнул.

— Как прикажете, каган. — Переводчик поклонился. — Уж если ваши всадники смогли обогнать нас и сообщить вам об этом...

— Тебя тоже будут сопровождать в пути, — кивнул Аттила. — А теперь мне пора спать.

Его фраза означала, что вечер подошёл к концу. Гости поспешно поднялись и начали двигаться к выходу. Гунны пробирались вперёд и без каких-либо претензий на вежливость расталкивали остальных. Пир внезапно завершился, но наше пребывание в Хунугури, по-видимому, только началось.

Я огляделся по сторонам. Женщина, о которой я непрестанно думал, куда-то исчезла. Похоже, гунны вовсе не собирались предлагать нам пленниц. Что касается Бигиласа, то, вопреки моим ожиданиям, он был не слишком удручён требованием Аттилы. Неужели ему так хотелось вернуться в Константинополь? Я заметил, что он и Эдеко в очередной раз обменялись взглядами.

Я также проследил за Скиллой, притаившимся в дальнем, тёмном углу зала. Молодой человек насмешливо улыбнулся, точно зная какую-то великую тайну, и выскользнул за дверь.

— Позволь мне принести воды, Гуэрнна.

Германская девушка с изумлением посмотрела на Плану.

— Тебе, Плана? Да ты же не желала пачкать свои нежные ручки никакой работой. Не носила ни вязанки хвороста, ни кувшины с водой, с тех пор как очутилась здесь.

Девушка из Аксиополя забрала у Гуэрнны кувшин и поставила его себе на голову.

— Тем больше смысла сделать это сейчас. — Она попыталась ласково улыбнуться. — Быть может, тебе удастся успокоиться и ты перестанешь ворчать.

Гуэрнна окликнула её, когда Плана уже вышла из дома Суекки и направилась к берегу.