Гунн задумался.

— Это рискованно.

— Любое вознаграждение требует риска.

Эдеко опять осмотрелся по сторонам.

— И у меня будет дом вроде этого?

— Вы сможете жить в этом самом доме, если захотите. Он засмеялся.

— Если мне достанется этот дом, то рядом с ним появится пастбище для моих коней.

Эдеко провёл две ночи во дворце Хризафия, пока римляне организовывали посольство. Затем они торжественно вынесли гунна на носилках, точно женщину, и он опять оказался за чертой города.

Как же противно, когда тебя несут! Надо будет рассказать об этом гуннам, и они вволю посмеются. Скилла и Онегез отказались от приготовленной для них за городскими стенами виллы и разбили лагерь чуть поодаль. Эдеко привёз подарки и поделился ими со спутниками. Они получили немало яркой парчи, затейливо вырезанные шкатулки, кувшины со специями, духи, кинжалы, украшенные драгоценностями, и золотые монеты. Эти дары помогут каждому из них подкупить свою сеть сторонников, как только они возвратятся домой.

— Что сказали римляне? — поинтересовался Онегез.

— Ничего, — ответил Эдеко. — Они хотят, чтобы вместе с нами к Аттиле поехали их послы и провели переговоры в Хунугури.

Онегез нахмурился.

— Его не порадует, что мы не закончили дела в Константинополе и не привезли отсюда дань. Он подумает, что римляне тянут время.

— Римляне везут много даров. Гораздо больше, чем дали нам. А у меня есть кое-что ещё. Лучше всяких подарков.

— Что же?

Эдеко подмигнул своему племяннику, молодому воину Скилле. Его включили в состав миссии, чтобы он научился вести переговоры.

— Заговор с убийством.

— Что?!

— Они желают, чтобы я убил нашего короля. Эта девка в штанах, их первый министр, думает, что я согласился и попытаюсь уничтожить Аттилу! Как будто мне позволят пройти хоть сто шагов и не схватят прямо на месте и не сварят заживо! Аттилу очень позабавит эта новость, но затем он, конечно, разозлится и начнёт выжимать из них ещё больше золота.

Онегез улыбнулся.

— И сколько же они вам заплатили?

— На первых порах пятьдесят фунтов золота.

— Пятьдесят фунтов! Солидный улов для одного человека. Возможно, вы решитесь обагрить свой нож в крови, Эдеко.

— Ба... Как бы не так! Я получу от Аттилы ещё больше и буду жить в своё удовольствие.

— А почему римляне думают, что ты предашь своего короля? — полюбопытствовал Скилла.

— Потому что они предают своих. Не люди, а гнусные личинки. Поступают как им удобно и любят лишь комфорт. Придёт время, и мы раздавим их, словно жуков.

Римлянин-перебежчик с сомнением поглядел на высокие стены и как будто дал понять, что расправиться с Восточной империей будет совсем не просто.

— А пятьдесят фунтов золота?

— Их привезут позднее, чтобы Аттила ничего не заподозрил. Мы подождём, а когда золото прибудет, расплавим его в огне и вольём в лживые глотки римлян. И отправим назад Хризафию новые мешки с жертвами.

Вот как я стал участником этой истории и с трудом смог поверить, что меня выбрали сопровождать последнее императорское посольство ко двору Аттилы, короля гуннов, в дальнюю землю Хунугури. Ещё за день до этого предложения мне казалось, что жизнь моя кончилась. Но вот она возродилась, и передо мной открылись новые горизонты!

В незрелом возрасте двадцати двух лет я был уверен, что успел познать все горькие разочарования, уготованные судьбой. Моё владение языками и пером осталось невостребованным, а будущее не сулило никаких перспектив. После потери трёх судов, груженных бочками вина, — они разбились о скалы на Кипре — дела нашей семьи пошли из рук вон плохо. Да и что могло быть хорошего в профессии торговца и писца, когда нет капитала для торговли? Мой солидный и скучный брат добился желанного поста в армии во время персидской кампании, но премудрости воинского искусства были мне неинтересны, и я никогда не помышлял о подобной возможности. А хуже всего было то, что Оливия, прелестная юная дева, к которой я стремился всем сердцем, отвергла меня под надуманными предлогами. По сути, все они сводились к тому, что моё будущее выглядело слишком незавидным, а её очарование было слишком явным, и она не желала связывать свою судьбу с моей, столь неопределённой. Что случилось с бессмертной любовью и нежными чувствами? Очевидно, с ними расправились, как с обрезанными на кухне костями или старыми сандалиями, то есть попросту выбросили на помойку. Я был не просто сокрушён, я был выбит из колеи. Почему все эти невзгоды обрушились на меня? Родственники и учителя льстили мне с детских лет, уверяя, что я красив, силён, умён и красноречив. Но как оказалось, для женщин все эти качества ничего не значили в сравнении с успешной карьерой и накопленным богатством. Когда я увидел Оливию в обществе своего соперника Децио — глупого юнца из богатой семьи, то почувствовал, до чего болезненны сердечные раны. Он был даже не поверхностен, а пуст — ни одна черта его характера так и не проявила себя в полной мере и, наверное, не могла проявить. Однако унаследованного им состояния хватило бы не на одно поколение прожигателей жизни. Разумеется, мне случалось думать о самоубийстве, мести или мучениях, и я готов был пожертвовать собой, лишь бы Оливия и весь мир пожалели об утрате, поняв, куда завели их корысть и бездушие. Я лелеял жалость к самому себе и как будто полировал её, пока она не засверкала, словно идол.

И тут мой отец сообщил отрадные новости.

«Твоё странное увлечение языками и наречиями наконец-то принесло свои плоды», — сказал он мне, не потрудившись раскрыть причину своего воодушевления. Я занимался науками с такой же страстью, как мой брат — атлетикой, и свободно говорил по-гречески, латыни, на германском и с помощью бывшего гуннского пленника Рустиция, учившегося в одной школе со мной, немного по-гуннски. Мне нравились странные, точно присыпанные гравием, звуки этого языка с тяжёлыми согласными и редкими гласными, хотя я понимал, что вряд ли смогу применить свои познания на практике. Ведь гунны не торговали, почти не путешествовали, и у них не было своей письменности. Всё, что мне удалось о них выяснить, казалось лишь экзотическими слухами. Они напоминали огромную и загадочную тень где-то за нашими стенами. Многие византийцы шёпотом заявляли, что Аттила — это, возможно, Антихрист из библейских пророчеств.

Разумеется, мой отец не видел никакого практического смысла в изучении варварского наречия, и, по правде говоря, семья Оливии Тутилины разделяла его недоверие. Сама она относилась к моим туманным учёным исследованиям как к нелепой причуде, и, невзирая на свою страсть, я огорчался, когда ей надоедали мои восторженные рассказы о военных походах Ксенофонта[20], подробные сведения о сезонной миграции птиц или попытки связать движение звёзд с политикой и судьбой.

«Ионас, ты размышляешь о таких глупостях!» — укоризненно замечала она. Однако теперь мои склонности неожиданно нашли применение.

— Посольство должно вот-вот отправиться на переговоры с Аттилой, а учёный, назначенный на должность писца, заболел, — пояснил мне отец. — Твой знакомый Рустиций услышал, что ты сейчас сидишь без дела, и замолвил за тебя слово помощнику Хризафия. Ты никогда не станешь солдатом, как твой брат, но мы все знаем, что ты хорошо пишешь, а им понадобился писец и историк, готовый провести несколько месяцев в чужих краях. Вот выбор и пал на тебя. Я договорился, чтобы они выплатили вперёд кое-какую сумму. Её хватит на аренду корабля, и мы сможем поправить наши дела.

— Ты уже начал тратить мои деньги?

— В Хунугури ничего нельзя купить, Ионас, но можно многому научиться. Воспользуйся этой возможностью, а затем для разнообразия займись практическими вопросами. Если ты исполнишь свои обязанности и останешься цел и невредим, на тебя обратит внимание император или его первый министр. И тогда ты сможешь сделать карьеру, мой мальчик.