— Ты не взял женщину на ночь?

— Максимин запретил нам, — вздохнул я.

— Он не любит женщин?

— Я не знаю.

— Почему он не разрешил тебе спать с женщиной?

— В нашем мире у мужчин одна жена, и они хранят ей верность.

— А ты женат?

— Нет. Женщина, за которой я ухаживал, отвергла меня.

— Она царапается?

— Ну, вроде этого.

— Знаешь, девушки, которых не выбрали, были очень обижены.

У меня разболелась голова от выпитого на ночь камона.

— Ты прав, Скилла, девушки были одна лучше другой. Я просто подчинился приказу.

Он покачал головой.

— Глава вашей миссии глуп. Зачем хранить семя взаперти, что в этом хорошего? Так недолго и ослабеть, а потом начнутся разные беды.

«От нашей империи осталось одно название, — подумал Флавий Аэций, продолжая инспектировать форт Сумилосенна на берегах германской реки Неккар. — И такой же пустышкой становлюсь я сам. Генерал без нормальной, достойной армии».

— В наши дни трудно найти камни, поэтому мы укрепили стены деревянными подпорками, — смущённо объяснил ему трибун, водивший генерала по крепости. — Некоторые из них подгнили, но мы все заменим, как только сюда привезут новые, из Медиолана[35]. Видите ли, местные патриции неохотно отдают древесину...

— Неужели ты не можешь научить своих солдат укладывать камни, Стенис?

— У нас нет извести и денег на её покупку, командир. Мы уже два года в долгах, и торговцы нам больше ничего не поставляют, зная, что мы никогда не расплатимся. Да и солдаты не берутся сейчас за тяжёлую работу, утверждая, что это задача рабов и крестьян. Эти варвары — наши наёмники — воспитаны иначе. Они любят воевать, но вот учиться строить или сверлить — ни в какую...

Аэций не ответил ему. В чём тут дело? Он слышал подобные жалобы, повторявшиеся с некоторыми вариациями, от устья Рейна до этого аванпоста на восточной стороне Чёрного леса[36]. В сущности, он слышал их всю свою жизнь. В армии никогда не хватало солдат. Ей никогда не хватало денег. Никогда не хватало оружия, камней, хлеба, лошадей, катапульт, сапог, плащей, вина, шлюх, официального признания или чего-нибудь ещё, необходимого для охраны бесконечных римских границ. Гарнизоны перестали походить на армейские подразделения, поскольку каждому воину было позволено одеваться и вооружаться на своё усмотрение. В результате солдаты и их командиры часто щеголяли в непрактичном и весьма своеобразном обмундировании.

Аэций дожил до пятидесяти лет, давно командовал войсками и большую часть этого времени ловко подменял нехватку вооружённых сил Рима откровенным блефом, изношенными, рвущимися в клочья традициями «непременной» римской победы и хитрыми союзами с любыми племенами, которых только можно было уговорить, подкупить или вынудить с помощью угроз сражаться вместе с империей. На протяжении всей жизни он постоянно бился в суровых битвах, создавал непрочные альянсы и имел дело с грубыми варварами и эгоистичными императорами. Он разгромил франков, разгромил багаудов, разгромил бургундов, расправился с узурпаторами, а также с политиками в Италии, что шептались и составляли заговоры у него за спиной. Аэция трижды избирали консулом, потому что он руководил армией, а следовательно, и Западной империей, однако его методы вряд ли были понятны императору Валентиниану.

Тем не менее каждая победа давалась ему не легче, а, наоборот, всё труднее. Сынки богачей откупались от армии, бедняки дезертировали, а наёмники-варвары больше хвастались боевыми заслугами, чем воевали. Жёсткая, беспощадная дисциплина, отличавшая некогда римскую армию, расшаталась. И теперь Аэций боялся, что самый опасный враг уже начал злобно коситься в его сторону. Аэций был знаком с Аттилой и знал, что сердитый неотёсанный юнец, с которым он в своё время играл и дрался, превратился в могущественного, агрессивного короля. В 406 году Аэция отправили к гуннам как мальчика-заложника в знак гарантии договора Стилихона[37] с их племенем, а впоследствии, в пору его неудач на арене политического цирка империи, он сам убежал в Хунугури, надеясь отсидеться в безопасности. Когда Аттиле, в свою очередь, понадобилось занять свою неуёмную орду, Аэций воспользовался услугами гуннских воинов для расправы с врагами Рима, щедро заплатив наёмникам. В общем и целом это партнёрство было странным, но выгодным для них обоих.

По этой причине глупец Валентиниан написал ему в последней депеше:

Ваши запросы по поводу дополнительных военных ассигнований, больше похожие на требования, совершенно неразумны. Вы, генерал, как никто другой, знаете, что гунны были нашими союзниками, а вовсе не врагами здесь, на Западе. Благодаря Вашим талантам они сделались орудием борьбы, не представляя для нас угрозы. Так что Ваши нынешние утверждения об опасности гуннов противоречат не только накопленному опыту, но и всей истории Ваших личных побед. Двор И талии крайне стеснён в финансах, и у нас больше нет свободных денег на охрану рубежей империи. Вы должны рассчитывать только на то, что у Вас уже есть...

Валентиниан не понимал, что всё начало меняться сразу после смерти короля Руги[38], когда его трон унаследовали Аттила и Бледа. Гунны осмелели, стали куда заносчивее прежнего, а их требования возросли. Положение изменилось ещё сильнее, когда Аттила убил Бледу и превратил гуннских воинов из мародёров, время от времени промышлявших набегами, в настоящих захватчиков. Будучи вождём степного кочевого племени, Руга не разбирался в хитросплетениях римской политики. Он не знал, как обстояли дела в самой империи, а вот Аттиле были известны её проблемы и уязвимые стороны. Он хорошо сознавал, когда следует покрепче надавить на империю, а когда — на время примириться с ней. Каждая военная кампания и каждый подписанный договор, казалось, лишь усиливали позиции гуннов и ослабляли римлян. Варвары уже «обглодали» Восточную империю, словно полчища саранчи. Скоро ли Аттила обратит свой взгляд на Запад?

Погода в этот день соответствовала настроению генерала: он выдался пасмурно-серым, а дождь не прекращался с раннего утра. Лёгкой измороси было достаточно для того, чтобы со всей очевидностью показать, в каком упадочном состоянии находилась старая крепость, простоявшая уже не одно столетие. Крыша текла, в стенах зияли пробоины, а гарнизон, вместо того чтобы основательно отремонтировать своё убежище, наскоро заделывал течи деревянными балками или кусками плетней. Чёткий силуэт форта как будто расплылся на фоне пристроенных к нему хижин и расходящихся кругами тропинок.

— Несмотря ни на что, команда двенадцатой крепости готова отразить любую атаку, — продолжил трибун.

Это был бессмысленный лепет.

— У вас не форт, а осиное гнездо.

— Генерал!

— Да, гнездо из прутьев и бумаги. Ваша ограда до того прогнила, что вот-вот свалится. Аттила разрушит её одним ударом кулака.

— Аттила! Но король гуннов от нас за тысячу миль. Зачем нам бояться Аттилы? Он нас вряд ли побеспокоит.

— А вот я боюсь Аттилу. И часто вижу его во сне. Меня беспокоит, как бы Аттила не занял Афины или Лютецию, Толозу[39] или Рим. Такая уж у меня работа и такая судьба — беспокоиться.

Трибун растерянно посмотрел на Аэция.

— Но вы же его друг. Разве не так?

Аэций бросил на него мрачный взгляд сквозь пелену дождя.

— Я его друг в той же мере, в какой я являюсь другом императора, другом его матери, другом Теодориха с его двором в Толозе и другом короля Сангибана в Аурелии[40]. Я единственный, кто их объединяет. Но я никому из них не доверяю, солдат. И тебе тоже.