Капралы поворчали еще немного, но в конце концов ушли. Винтер достала из постельной скатки одеяло и подушку, бросила их на твердый земляной пол и легла. Ложе получилось бугристое и неудобное, однако она заснула, едва закрыв глаза.

Джейн сидела рядом с Винтер на длинной скамье, слушая лекцию миссис Уилмор о благотворительности.

Винтер боялась повернуть голову. Вокруг рыскали надзиратели, востроглазые, с безжалостными хлыстами. И все же краем глаза она видела Джейн, ее щеку, мягко очерченную шелковистой завесой рыжих волос. Винтер чуяла ее запах, пробивавшийся даже сквозь тяжелый землистый дух, которым все они пропитались от регулярной работы на огородах «тюрьмы».

Джейн положила руку на колено Винтер и водила большим пальцем, чертя на грубой ткани крохотные кружки. Дюйм за дюймом рука продвигалась все выше, и пытливые пальцы исследовали бедро подруги, как опытный путешественник исследует каждую пядь незнакомой земли. Винтер покрылась гусиной кожей, у нее перехватило дыхание. Она хотела сказать Джейн, чтобы та перестала, каждое мгновение ожидая, что вот–вот над ними свистнет надзирательский хлыст. И в то же время страстно желала схватить Джейн за плечи, тесно прижать к себе и…

— Принесла? — спросила Джейн, и пальцы ее скользнули выше, сминая юбку Винтер.

Девушка рискнула повернуть голову, но Джейн не глядела на нее. Глаза ее были скрыты шелковистой завесой волос.

— Что принесла? — шепотом отозвалась Винтер.

— Нож, — чересчур громко ответила Джейн. — Ты должна принести нож…

Сквозь брезент сочился серо–голубой свет. Винтер не сразу осознала, что она не в далекой «тюрьме», не в ущелье, со всех сторон окруженном хандарайскими всадниками, а в собственной палатке, посреди полкового лагеря.

И не одна. Девушка резко села на импровизированном ложе — и тут же пожалела о своей поспешности. Все тело ныло, точно избитое, а на коже запеклась корка из вчерашнего пота, смешанного с пылью и грязью. Хватаясь за голову, Винтер подалась вперед и нащупала фляжку. Вода была прохладной, но по крайней мере смыла пыль с губ.

Хандарайка лежала рядом, на койке. За ночь она не сменила позы и была так неподвижна, что Винтер не сразу осознала, что девушка пришла в себя. Взгляд ее неотрывно следовал за сержантом, но при этом она даже не шелохнулась. Винтер невольно представился кролик, парализованный хищным взглядом лисы. Она откашлялась и заговорила по–хандарайски.

— Не бойся, — сказала она. — Мы не причиним тебе зла.

Напряжение, сковавшее девушку, чуть заметно ослабло, однако она ничего не ответила.

— Как ты себя чувствуешь? — Винтер указала жестом на свою левую руку. — Болит?

— Где я? — спросила девушка.

Ее речь звучала мелодично, и Винтер вдруг остро ощутила грубость своего хандарайского произношения. Она изучала язык урывками, в основном по книгам — после того как выучилась читать плавную вязь хандарайского шрифта, — а в разговорной речи упражнялась на улицах и в тавернах и бессознательно переняла уличный выговор, а это значило, что для слуха хандараев ее акцент звучит откровенно простонародно.

— В нашем лагере, — ответила Винтер вслух. — Это моя палатка.

— В лагере, — повторила девушка. — В лагере расхемов.

Расхемы, то есть тела, трупы — так в Хандаре звали ворданаев и других бледнокожих иноземцев. Винтер кивнула.

Девушка внезапно впилась в нее долгим взглядом. Глаза у нее были странного лилово–серого цвета, распространенного у хандараев и зачастую пугавших чужеземцев.

— Почему? — спросила она. — Почему вы принесли меня сюда?

— Мы нашли тебя в… сожженном лагере. — Винтер замешкалась, подбирая слова. — Мы не хотели бросать тебя умирать. Ты помнишь?

— Помню ли я? — Девушка подняла скованную шиной руку. — Думаю, это трудно забыть. Но я не понимаю. Ваши солдаты всех убивали. Женщин сначала брали силой, а потом… — Ее серое лицо побледнело. — Вы принесли меня сюда, чтобы…

— Нет! — поспешно оборвала ее Винтер. — Ничего подобного. Клянусь!

— Тогда зачем? — Лиловые глаза смотрели на нее с недоверием.

Винтер не смогла бы это внятно объяснить и на своем родном языке — куда уж там спотыкаться и путаться в хандарайских словах! Она решила сменить тему.

— Мое имя Винтер, — сказала она вслух. — Винтер дан-Игернгласс, если по–вашему. — И добавила, постаравшись составить фразу как можно учтивей: — Могу я узнать твое имя?

— Феор, — ответила девушка. Перехватила удивленный взгляд Винтер — у хандараев принято называть еще и имя отца — и добавила: — Просто Феор. Я возлюбленная богов. Мы отказываемся от всех прочих имен. — Она обвела настороженным взглядом палатку. — Можно мне попросить воды?

Винтер без единого слова протянула ей фляжку. Феор взяла ее здоровой рукой и жадно напилась, вытряхнув последние капли на язык. Потом она облизнулась, точно кошка, и осторожно отставила фляжку.

— Я принесу еще, — сказала Винтер. — И поесть тоже. Ты, наверное, голодна.

Она приподнялась было, но девушка вскинула руку:

— Подожди.

Винтер покорно остановилась и вновь села. Феор сверлила ее взглядом своих необыкновенных глаз.

— Я твоя пленница?

Винтер покачала головой:

— Нет, вовсе нет. Мы просто хотели тебе помочь.

— Тогда я могу уйти, если захочу?

— Нет! — Винтер тяжело вздохнула. — Если ты выйдешь наружу, кто–нибудь и впрямь возьмет тебя в плен. Или просто убьет, или…

— Они не знают! — поняла девушка. — Те, другие, не знают, что вы принесли меня сюда!

— Только несколько человек, которым я доверяю. — Винтер произнесла это и мысленно удивилась — как же так? Она знакома с капралами от силы два–три дня. Странно воздействует порой на людей бой плечом к плечу. — Мы что–нибудь придумаем, обещаю. А пока тебе нельзя выходить из палатки.

Феор грустно кивнула:

— Как скажешь. — Она склонила голову к плечу. — Когда вы нашли меня, видели поблизости человека? Очень большого, безволосого.

По лицу девушки невозможно было определить, какие чувства она испытывает, задавая этот вопрос. Винтер помолчала, взвешивая ответ.

— Да, — сказала она наконец. — Он мертв.

— Мертв, — повторила Феор. — Мертв. Это хорошо.

Винтер смотрела на нее во все глаза. Возлюбленная богов, сказала девушка. Священнослужительница — но не из нынешних, потому что пастыри искупителей сплошь мужчины и их вера гласит, что главенство женщин было первым признаком разложения прежней порочной церкви. Винтер часто доводилось слышать, как проповедники кричат об этом на всех углах столицы, еще до того, как Искупление переросло в открытый переворот. Как же тогда она оказалась в армии искупителей?

Винтер тряхнула головой.

— Я принесу нам что–нибудь поесть.

Феор вновь угрюмо кивнула. Во всей ее манере держаться было нечто необычайно мрачное. Впрочем, у нее вряд ли есть причины веселиться.

Лагерь, раскинувшийся вокруг палатки Винтер, ничем не отличался от тех, которые разбивал полк по пути из Форта Доблести. Те же ряды брезентовых синих палаток, точно такие же стойки с мушкетами. Только черный дым, до сих пор курившийся к западу от лагеря, напоминал о событиях вчерашнего дня. А также некоторые палатки, которые лишились обитателей.

Солнце уже поднялось высоко, и в лагере кипела жизнь. Одни солдаты занимались своим оружием, точили штыки либо вычищали грязь и пороховую копоть из мушкетных дул, другие резались в кости или карты, третьи просто, собравшись кружком, обменивались рассказами о вчерашнем бое. Завидев Винтер, все они подскочили с мест и откозыряли. Винтер махнула рукой — вольно, мол, — и отправилась на поиски Бобби.

Долго искать не пришлось. Юный капрал сломя голову несся вдоль ряда палаток и с разгона едва не налетел на Винтер. Она торопливо попятилась, а Бобби остановился, вытянулся по стойке «смирно» и чеканным движением вскинул руку к виску. Мундир на нем был чистый, и свежевымытое лицо розовело от усердия, хотя в светлых волосах до сих пор кое–где темнели пятна копоти.