— Предоставив аскерам полную свободу действий, — сказал Маркус. — Если полковник все еще ведет бой и они ударят ему в спину — будет бойня.

— Ты хочешь остаться, верно? — ровным голосом осведомился Адрехт. — Остаться здесь и держаться до последнего?

— Янус… полковник обещал прийти к нам на помощь. Если он задержался, надо дать ему еще немного времени.

— А если он разбит? Или даже захвачен в плен?

Маркус стиснул зубы и промолчал.

— Ты же понимаешь, что утром здесь начнется резня, — безжалостно продолжал Адрехт. — Уже сейчас, в эту самую минуту, хандарайские ублюдки перетаскивают через переправу свои пушки. Если они доставят на ближний берег хоть одно из этих чудовищных орудий, мы не сможем подойти к берегу и на двести ярдов.

— Мы отойдем от берега, — сказал Маркус. — Окопаемся вокруг храма. Здесь сплошной камень. Даже тридцатишестифунтовым пушкам его с ходу не разнести.

— Верно. Да и холм — недурная позиция, материала для баррикад в достатке, так что идея хорошая. У нее только один недостаток: если мы отступим, ничто не помешает хандараям послать войска в обход городка и ударить нам в тыл.

— Стены храма достаточно прочны и с тыла.

— Меня беспокоит не прочность храмовых стен, — терпеливо проговорил Адрехт. — Как только аскеры доберутся сюда, у нас не останется пути к отходу. Они разнесут храм до основания, а потом возьмут нас тепленькими.

— Если прежде не подойдет полковник.

— Если не подойдет полковник, — повторил Адрехт. Помолчал с минуту и покачал головой. — Вот в чем, стало быть, суть? Ты хочешь поставить на то, что полковник Вальних примчится нас спасать?

— Вроде того, — отозвался Маркус. В горле у него стоял тугой комок.

— И ставкой будут наши жизни.

— Полковник, — заметил Маркус, — просил меня не дать этим хандараям ударить ему в спину. Я намерен исполнить эту просьбу. Пока мы здесь, они не рискнут двигаться дальше, и у них не хватит живой силы, чтобы оставить заслон.

— Согласен, — сказал Адрехт. — У них только один выход: прорваться сюда и перебить нас всех до единого.

— Если прежде…

— Знаю!

Адрехт отвернулся, прошелся по комнате из угла в угол — раз, другой. Маркус молча смотрел, как он завершает третий круг. Тяжесть сдавила ему грудь, мешая дышать.

Наконец Адрехт развернулся к нему и замер почти навытяжку.

— Я только хочу, чтобы ты уяснил одно, — сказал он. — Те, что с нами здесь и сейчас, — это наши люди. Ветераны Первого колониального. Ты хочешь рискнуть их жизнью ради полковника, с которым едва знаком, и кучки новобранцев?

— С ними Вал, — ответил Маркус. — А также Мор и Фиц. — И Джен Алхундт. Эта мысль застала его врасплох, и он поспешил загнать ее поглубже, чтобы разобраться потом.

— Но ты остался бы здесь, даже если бы их там не было. — Это был не вопрос, а утверждение.

Маркус кивнул.

Адрехт шумно, протяжно выдохнул.

— Что за черт! Я у тебя в долгу, Маркус. Можно сказать, я обязан тебе жизнью. Если ты решил выкинуть ее на ветер, кто я такой, чтобы тебе возражать? — Он расправил плечи и четко, по–уставному отдал честь. — Приказывайте, старший капитан!

Маркус ухмыльнулся. Адрехт еще несколько секунд сохранял серьезный вид, затем не выдержал и расхохотался. Напряжение схлынуло, точно вода из ванны, из которой выдернули затычку.

— Им это не понравится, — сказал Адрехт. — Я имею в виду солдат.

Маркус пожал плечами:

— Солдаты всегда найдут причину для недовольства.

Фолсом положил Бобби на пол в палатке Винтер, бережно расправил его руки и ноги, словно устраивал покойника в гробу. Капрал, мертвенно–бледный, уже становился похожим на труп, однако веки его едва заметно трепетали, а когда спина коснулась пола, он слабо застонал.

Графф, до сих пор черный от пороха и покрытый пылью, стянул мундир и швырнул в угол. Его рубашка поражала своей белизной, и только на манжетах, там, где они выступали из рукавов мундира, четко выделялась серая кайма грязи.

Винтер глянула на паренька и прикусила губу. Бобби сказал, что это должен сделать именно Графф, и никто другой.

— Капрал Фолсом!

Здоровяк сидел на корточках рядом с Бобби. Он поднял голову.

— Мне нужны сведения о состоянии роты. Узнай, какие у нас потери, потом отправляйся в лазарет и постарайся отыскать всех наших.

Фолсом снова посмотрел на Бобби, затем перевел взгляд на Винтер. Широкое лицо его окаменело, однако он поднялся на ноги и откозырял.

— По дороге, — прибавила Винтер, — найди пару солдат и прикажи им сесть перед палаткой. Без моего дозволения никого сюда не впускать, ясно?

Фолсом снова кивнул и, пригнувшись, вынырнул из палатки. Снаружи все еще было светло, и края полога на входе подсвечивало ослепительное солнце. Казалось, что в этом есть что–то неправильное. По всем ощущениям, уже должно смеркаться.

Графф расстегнул на Бобби мундир, осторожно раздвинув полы в том месте, где ткань пропиталась кровью. Он приподнял было плечо паренька, чтобы снять рукав, — но Бобби снова застонал, и капрал, оставив его лежать, повернулся к Винтер:

— Не хочу лишний раз двигать его с места. У вас не найдется ножа?

Винтер кивнула и, порывшись в заплечном мешке, извлекла нож для свежевания с массивной рукоятью, который купила целую вечность назад в Эш–Катарионе, поскольку ей приглянулись узоры, вышитые на кожаных ножнах. Она протянула этот нож Граффу:

— Что–нибудь еще нужно?

— Вода. — Капрал взглянул на месиво, которое представлял собой живот Бобби, и покачал головой. — Хотя предупреждаю вас: я не думаю, что…

— Вода, — повторила Винтер и выскочила из палатки.

В лагере царил хаос, и ей не сразу удалось отыскать котелки с водой. К тому времени, когда она вернулась, Графф уже избавил Бобби от мундира, разрезав вдоль рукавов и распластав их по полу, и теперь трудился над нижней рубахой — в тех местах, где она, пропитавшись потом и засохшей кровью, намертво пристала к телу. Винтер почувствовала неловкость при мысли о том, что это зрелище напоминает об охотнике, который свежует дичь, аккуратно, слой за слоем снимая шкуру и постепенно обнажая кровавую плоть.

Таким же неловким для нее было присутствие Феор, которая слезла со своей койки и теперь сидела, скрестив ноги, на полу неподалеку от Бобби. Ее поврежденная рука до сих пор оставалась перевязанной.

— Феор… — Винтер запнулась, прикусила губу. Выставить ее из палатки сейчас просто немыслимо. Даже хандараи из обозной прислуги наверняка не высунут носа наружу, пока в лагере не стихнет шумиха после боя. — Тебе… тебе незачем на это на это смотреть, — неуклюже закончила Винтер.

Феор словно и не услышала этих слов.

— Он выживет?

Винтер глянула, как Графф все так же терпеливо убирает клочки ткани с рваной раны на животе Бобби.

— Вряд ли, — ответила она по–хандарайски.

— Понимаю. — Феор сменила позу, подтянула колени к подбородку и плотно обхватила их здоровой рукой, но не отвела взгляда.

— Мне нужна вода, — бросил Графф, не поднимая глаз. — Полейте вот тут, где кровь, только очень осторожно. Тоненькой струйкой.

Схватив котелок, Винтер поспешила к нему. Вблизи рана выглядела так, что девушку замутило, и сквозь запах боя, запах пота и пороха, все отчетливей пробивалась гнилостная вонь. Стараясь унять дрожь в руках, Винтер наклонила котелок, и тонкая струйка воды полилась на живот Бобби. Розоватые ручейки побежали по бокам паренька, впитываясь в полы мундира.

Губы Граффа зашевелились, словно он пережевывал что–то жесткое.

— Хватит, — сказал он, по–прежнему не поднимая головы. — Хватит. Добудьте чистое полотно и разорвите его на полосы, а я сниму с него рубашку.

Винтер кивнула и направилась к своему чемодану. Из двух запасных рубашек она выбрала ту, что почище, и разорвала ткань с треском, похожим на отдаленный мушкетный залп. У Винтер были готовы уже с полдюжины неровных полос полотна, когда Графф отшатнулся от раненого, разразившись потоком ругательств.