— Я возвращаюсь к себе в палатку, — сказал Маркус. — Завтра утром четвертый батальон должен собраться и быть готовым к выступлению. У тебя еще есть возможность отказаться от своих замыслов.

— Что ж, иди. — Адрехт хлебнул из бутылки и криво усмехнулся. — И не лезь на рожон.

Маркус повернулся и, ни слова больше не говоря, вышел наружу. Солдаты четвертого батальона все так же беспорядочно сидели или вповалку лежали на земле, но сейчас Маркус, торопливо проходя мимо, чувствовал исходившую от них угрозу. Интересно, все ли они поддержат Адрехта? Все ли поддержат Адрехта, Мора и Вала, вместе взятых, против этого нового полковника, который в конечном счете привел их на край гибели?

«Надо известить Януса. — Он дал Адрехту время до утра, но на самом деле ждать так долго нельзя. Настоящий бунт разорвет полк на враждующие стороны, а в их положении, и без того рискованном, это означает смертный приговор для всех без исключения. — Мы должны их остановить, — понял Маркус, и у него неприятно засосало под ложечкой. — Надо арестовать Адрехта и еще, вероятно, Мора и Вала. А Зададим Жару? А Пастор?» Нет, это наверняка был блеф. Маркус представить не мог, чтобы кто–нибудь из этих двоих стал участвовать в тайном сговоре.

Погруженный в свои мысли, Маркус вернулся в расположение первого батальона и направился к своей палатке. У входа его ждали трое — все ветераны. Они дружно откозыряли.

— Лейтенант Варус в палатке, сэр, — сказал один из них, с нашивками капрала. — У него для вас сообщение. Говорит, срочное.

«Может быть, ему наконец–то удалось повидать Януса?» Маркус кивнул и, отведя полог, проскользнул в палатку. Внутри было почти так же темно, как у Адрехта, — лишь горела пара свечей, да сочился снаружи скудный свет заходящего солнца. В полутьме у дальней стены стояли двое — оба явно более крупного сложения, чем Фиц. Тот, что покрупнее, шагнул вперед, и Маркус узнал объемистую фигуру сержанта Дэвиса.

— Сэр, — проговорил Дэвис, небрежно отдавая честь.

— Сержант, — кивнул в ответ Маркус. — Где лейтенант Варус?

— Задержали неотложные дела, сэр.

— Мне сказали, что…

Шорох брезента и недоброе предчувствие побудили Маркуса обернуться. В палатку вошли двое из тех, кто ждал снаружи, — люди из роты Дэвиса, только сейчас вспомнил Маркус. Оба держали у плеча мушкеты с примкнутыми штыками и целились в Маркуса.

За спиной раздался щелчок оттянутого затвора. Капитан повернулся к Дэвису. Второй человек встал рядом с толстым сержантом, держа в руке пистолет с взведенным курком.

— Сержант, — произнес Маркус с напускным спокойствием. — В чем дело?

Дэвис широко ухмыльнулся:

— Боюсь, вы арестованы, сэр. По приказу старшего капитана Ростона.

— Старшего капитана Ростона? — Маркус смерил толстяка твердым взглядом. — Советую вам обсудить это с полковником.

— К сожалению, полковник отстранен от командования по причине умственного расстройства.

— Без глупостей, Дэвис!

— Извините, сэр, — пожал плечами сержант. — Ничего личного. Я только исполняю приказ. Действуйте, парни.

Солдаты, стоявшие позади Маркуса, крепко взяли его за руки, и человек с пистолетом опустил оружие. Дэвис резво шагнул вперед — и его громадный кулак с убийственным проворством врезался Маркусу под дых.

— А вот это… — сержант нагнулся к уху Маркуса, скрючившегося от боли, — это, сэр, уже личное.

— Возьми нож, — произнесла Джейн, словно учила подругу нарезать жаркое. — Приставь кончик лезвия вот сюда, — она вскинула голову и прижала острие ножа к горлу, под самым подбородком, — надави как можно сильнее и веди вверх.

Нож держала Винтер. Джейн была обнажена, рыжие шелковистые волосы ниспадали волнами на ее плечи, изумрудно–зеленые глаза озорно поблескивали.

— Я не могу этого сделать, — жалко пробормотала Винтер. — Не могу.

— Тогда же смогла, — проговорила Джейн, — стало быть, сможешь и сейчас. Ну же!

Винтер неуверенно подняла руку с ножом. Длинное узкое лезвие из посеребренной стали сияло в бледном свете. Рукоять холодила пальцы, словно кусок льда.

— Сделай это ради меня, — сказала Джейн. — Только это, и больше ничего.

Казалось, что острие ножа движется по собственной воле. Оно прижалось к впадинке на горле Джейн, надавило, сминая нежную кожу, и в месте прокола выступила одна–единственная капля крови.

— Я не хотела, — сдавленно прошептала Винтер. — Я бы ни за что…

— Тсс. Помолчи.

Теплые ладони Джейн легли поверх заледеневших пальцев Винтер. Бережно, почти с нежностью Джейн нажала на рукоять ножа, и лезвие ушло глубже, еще глубже, пока соединенные руки девушек не прикоснулись к ее горлу. Затем Джейн убрала руки, и, когда Винтер разжала пальцы, нож исчез.

Кровь забила из раны, потоком хлынула вниз по телу Джейн. Кровь собиралась лужицей в ямке ключицы и струилась между грудей. Алый ручеек, прихотливо извиваясь, сбежал по гладкому животу и скрылся между ног, в курчавой поросли на лобке.

— Прости меня, — пролепетала Винтер, сдерживая всхлип. — Прости.

— Тсс, — повторила Джейн. — Все хорошо.

Всюду, где пробежали ручейки крови, кожа Джейн преобразилась. Бледно–серая, полупрозрачная, в черных прожилках вен, лоснящаяся, точно отполированный мрамор. Преображенные участки сливались в единое целое, и превращение вершилось все быстрее, захлестывая тело Джейн, как захлестывает берег приливная волна. Волосы Джейн засеребрились искрящимся водопадом, зелень радужки растеклась, заполнив глаза целиком, превратив в ослепительно блистающие изумруды.

— Обв–скар–иот, — промолвила Джейн не своим, удивительно мелодичным голосом. — Видишь?

Винтер слабо улыбнулась:

— Ты прекрасна.

Джейн шагнула вперед и поцеловала ее. Винтер с готовностью подалась к ней, приникла всем телом к сияющей плоти. У поцелуя Джейн был привкус древней пыли, Винтер словно прикоснулась губами к статуе, но кожа подруги оставалась теплой, податливой, и волосы мягкой волной упали на нагие плечи Винтер. Рука Джейн скользнула по ее боку, очертила, спускаясь ниже, изгиб бедра, и вновь поднялась, лаская холмик лобка. Винтер затрепетала, тесней прижимаясь к подруге, вопреки неумолимо подступающему холоду.

Вначале застыли пальцы, отозвались мгновенной протестующей болью и тут же онемели, потеряв чувствительность. Леденящая волна двинулась от пальцев к рукам, начала подниматься вверх от ступней и пальцев ног. Джейн игриво покусывала шею Винтер; за ее склоненной головой Винтер подняла руку и увидела, что ее собственная плоть тоже превращается в ослепительно гладкий камень, но если тело Джейн оставалось живым и теплым, то Винтер мертвенно каменела, словно самое обычное изваяние.

«Все хорошо». Винтер смотрела, как мраморный блеск расходится по ее телу, покрывает локти, захватывает плечи. Волосы завились, превращаясь в застывшее серебро. Джейн покрывала теплыми влажными поцелуями шею подруги, касалась губами ключицы, опускалась к груди — и вслед за перемещением ее губ плоть Винтер обращалась в безжизненный камень. Вот заблистали незримыми бриллиантами глаза — и Винтер ослепла.

«Все хорошо». Она хотела произнести эти слова вслух, но застывшие губы не повиновались. Стылый холод неумолимо проникал все дальше вглубь нее и наконец коснулся сердца.

Винтер открыла глаза.

Холод никуда не делся. Так сильно девушка не замерзала даже в «тюрьме», в самые суровые зимы, когда гасли печи и жаровни и девушки, продрогнув до костей, спали по трое–четверо в одной кровати, чтобы хоть как–то согреться. Сейчас, когда действительность постепенно восстанавливала свои позиции, Винтер чудилось, будто она оттаивает снаружи и сотни иголок покалывают онемевшую кожу. До сих пор она ощущала, как прикасаются к груди губы Джейн, как проворные пальцы, рождая сладостную истому, умело ласкают ее естество.

«Святые, мать их, угодники! — Сердце колотилось так, словно отбивало сигнал к атаке. — Ей–богу, уж лучше прежние кошмары!»