— Дитя мое, — начала старуха, — я хочу, чтобы ты сейчас сказал мне правду, а не то, что, по твоему мнению, мне приятно будет услышать.

— Да, Мать. — Джаффа покорно склонил голову.

— Ворданаи сумеют вновь захватить город?

Он поднял взгляд, опешив от такого вопроса.

— Мать, я не солдат… я не могу…

— Постарайся, как сумеешь. — Хриплый голос старухи прозвучал почти ласково. — Это возможно?

И вновь наступило молчание.

— Искупители собрали огромное войско, — проговорил Джаффа, размышляя вслух, — однако их воины плохо обучены и вооружены только верой. Аскеры Хтобы лучше подготовлены к бою, но…

В голосе старухи промелькнула усмешка:

— Ты не доверяешь Хтобе.

— Этот человек, — сказал Джаффа, — продал бы собственную мать за щепотку власти. Что до Стального Призрака и его десолтаев, они поступят так, как сочтут нужным, а кто может знать, что им понадобится? — Он пожал плечами. — Будь я капитаном ворданаев, не стал бы рисковать. Однако, если боги будут благосклонны к нему, а не к нам… да, это возможно.

Старуха задумчиво кивнула.

— Я поручу тебе передать мое послание, — сказала она. — Ты, безусловно, должен будешь сохранить его в тайне от Совета и Хтобы. Полагаю, однако, что мне пора познакомиться с этим Стальным Призраком.

Четверо солдат сидели на сложенных из песчаника древних стенах крепости на выжженном солнцем хандарайском побережье.

О том, что это солдаты, можно было догадаться лишь по мушкетам, прислоненным к парапету, поскольку их одежда давным–давно уже лишилась права называться обмундированием. Штаны, если хорошенько присмотреться, были когда–то ярко–синего цвета, но под безжалостным местным солнцем выцвели до блекло–лиловой голубизны. Куртки, сброшенные грудой у подножия лестницы, различались и покроем, и цветом, и происхождением, а чинились так часто, что заплаты слились с тканью. Устроившись на стене с той неподражаемой ленивой наглостью, которая свойственна только бывалым воякам, эти люди глазели на южную часть бухты, где разворачивалось в высшей степени впечатляющее зрелище. Ее заполняли транспортные суда со свернутыми парусами, неуклюжие, широкобортные, ощутимо колыхавшиеся даже на мелких волнах. Снаружи, у входа в бухту, рыскала пара фрегатов, узких, хищных, похожих на акул, и их темно–красные борелгайские вымпелы развевались на ветру, точно дразня своим видом собравшихся на берегу ворданаев.

Впрочем, если это и был намеренный вызов, солдатами, сидевшими на стенах, он остался незамеченным. Внимание их сосредоточилось на совершенно иной картине. Низко погруженные в воду корабли не осмелились подойти вплотную к берегу, и узкая полоска воды между ними и каменистым пляжем кишела мелкими суденышками, пестрым сборищем корабельных шлюпок и местных рыбачьих лодок. Все они были битком набиты солдатами в синих мундирах. Шлюпки и рыбацкие лодки выплывали на мелководье, высаживали пассажиров в пенную полосу прибоя, разворачивались и возвращались за новым грузом. Прошлепав по воде, люди в синих мундирах наконец выбирались на сушу и в изнеможении валились рядом с аккуратно составленными ящиками, в которых лежали провизия и снаряжение.

— Эх, бедные дурни, — проговорил солдат по прозвищу Бугай. — Добрый месяц болтались в этих корытах, жрали сухари и блевали ими, а теперь, когда добрались до места, услышат: «Поворачивайте–ка назад, голубчики!»

— Ты так думаешь? — отозвался второй солдат, которого звали Уилл. Он был заметно меньше ростом, и незагоревшее лицо красноречиво свидетельствовало о том, что в Хандар он прибыл относительно недавно. — Меня и самого–то не больно тянет в обратный рейс.

— А меня, мать твою, тянет! — заявил третий, которого — на первый взгляд непонятно почему — прозвали Втык. Он был худ, жилист, лицо почти целиком скрывалось в буйных зарослях бороды и усов. Рот его почти беспрерывно двигался — Втык жевал комок каннабиса, прерывая это занятие лишь затем, чтобы сплюнуть со стены. — Я готов и год проболтаться на любом, мать его, корыте, лишь бы выбраться из этой, мать ее, дыры.

— Кто сказал, что нас отправят домой? — хмыкнул Уилл. — Может, этот новый полковник прибыл сюда надолго.

— Не будь дураком! — одернул его Втык. — Даже полковники умеют вести счет противнику, а тут и считать особо не надо, и так ясно: останешься здесь — живо получишь острый кол в задницу и загремишь на костер.

— К тому же, — добавил Бугай, — принц и сам спит и видит, как бы унести ноги в Вордан. Не терпится ему спустить наворованное золотишко.

— Кто бы спорил! — пробормотал Уилл. Он наблюдал за солдатами, которые высаживались на берег, и почесывал нос. — Что ты сделаешь, когда вернешься?

— Нажрусь сосисок, — тут же откликнулся Бугай. — Целый мешок сожру, чтоб мне сдохнуть, а еще — яичницы и бифштексов. К чертям серомордых со всей их бараниной! Если я до самой смерти не увижу больше ни одной овцы, уж точно плакать не стану.

— Есть еще козлятина, — заметил Втык.

— Козлятину есть нельзя, — сказал Бугай. — Это против природы. Если б Господь хотел, чтобы мы ели козлятину, он не создал бы ее с таким дерьмовым вкусом. — Он оглянулся через плечо. — Ну а ты, Втык, что сделаешь, когда вернешься?

— Чтоб я знал. — Втык пожал плечами, сплюнул и почесал бороду. — Наверное, отправлюсь домой и трахну жену.

— Ты женат? — удивился Уилл.

— Был женат до того, как отправился сюда, — уточнил Бугай. — Я уже говорил тебе, Втык, и опять скажу: она тебя ждать не станет. Семь лет прошло — сам подумай! Притом она уже наверняка постарела и заплыла жиром.

— Тогда, — сказал Втык, — я найду себе другую жену и трахну ее.

Внизу, в бухте, какой–то офицер в полном обмундировании, забираясь в вертлявую лодчонку, оступился, перевалился через борт и плюхнулся в воду. Троица сидевших на стене солдат разразилась грубым хохотом, наблюдая, как офицера, промокшего насквозь, выудили из воды и втащили в лодку, словно тюк с хлопком.

Когда этому скромному развлечению пришел конец, в глазах Бугая появился злобный блеск. Намеренно повысив голос, Бугай окликнул:

— Эй, Святоша! Что ты сделаешь, когда вернешься в Вордан?

Четвертый солдат, к которому был обращен этот вопрос, сидел поодаль, привалившись к брустверу. Он ничего не ответил, да Бугай, собственно, и не ждал ответа.

— Да наверное, помчится прямиком в ближайшую церковь, чтоб покаяться Господу в грехах, — заметил Втык.

— Карис Всемогущий, прости меня! — затянул Бугай, изображая молитву. — Кто–то опрокинул на меня стакан виски, и капля богомерзкого зелья могла попасть мне в рот!

— Я уронил молоток на ногу и воскликнул: «Вот черт!» — подхватил Втык.

— Я поглядел на одну девицу, — продолжил Бугай, — и она улыбнулась мне, и мне стало так чудно!

— А еще я пристрелил десяток серомордых, — заключил Втык.

— Не-а, — сказал Бугай, — язычники не в счет. Но вот за все остальное ты точно отправишься прямиком в ад!

— Слыхал, Святоша? — окликнул Втык. — Ты еще пожалеешь, что не повеселился вдоволь!

Четвертый солдат и на это не соизволил ничего ответить. Втык презрительно фыркнул.

— Кстати, — сказал Уилл, — почему вы зовете его Святошей?

— Да потому что он явно метит в святые, — пояснил Бугай. — Не пьет, не сквернословит и, готов дать голову на отсечение, не блудит. Даже с серомордыми, хоть они, как я уже говорил, не в счет.

— А вот я слыхал, — начал Втык, стараясь говорить погромче, чтобы его слова дошли до слуха четвертого солдата, — я слыхал, что он в первый же день подцепил тут черную гниль и через месяц у него отвалился конец.

Все трое на минуту смолкли, обдумывая его слова.

— Да черт побери, — первым заговорил Бугай, — ежели б со мной такое стряслось, я бы пил и ругался так, что небу стало бы тошно!

— Тогда, может, оно уже и стряслось, — тут же съязвил Втык, — а тебе и невдомек?