— Не нужно, рядовой, — сказал Маркус. — Я просто решил взглянуть на охрану. Как тебя звать?

— Рядовой Ипсар Саттон, сэр! — Солдат снова попытался козырнуть и едва не опалил себе лоб. — Пятая рота первого батальона, сэр!

— Один из моих, — заметил Маркус. — Я — капитан Д’Ивуар.

— Я знаю, сэр! — с гордостью отозвался часовой. — Я видел вас сегодня на учениях.

«Учения, — подумал Маркус. — Что ж, это можно и так назвать».

— Долго тебе еще до конца смены, рядовой Саттон?

— Три часа, сэр! — Солдат выразительно взмахнул факелом. — Пока что ничего подозрительного не обнаружено, сэр!

— Приятно знать, что нас так бдительно охраняют, — сказал Маркус. — Я бы, например, в противном случае и глаз не мог бы сомкнуть.

— Так точно, сэр! — Саттон вытянулся еще старательней. — Спасибо, сэр!

— Продолжай в том же духе. — Маркус добродушно похлопал часового по плечу и двинулся дальше, в темноту.

Он шел вдоль линии охраны, окликал часовых и с каждым обменивался парой слов. Все они были новобранцами — очевидно, эту часть внешней границы охраняли пятая и шестая роты, — и все до единого проявляли пугающую ретивость. Краткий разговор с капитаном внушал им, судя по всему, безмерное воодушевление, и к тому времени, когда Маркус повернул назад, к своей палатке, он чувствовал себя так, будто и впрямь совершил благое дело.

С ветеранами было бы иначе. Фамильярность неизбежно вызывает презрение, а за долгие годы, проведенные в лагере возле Эш–Катариона, даже рядовые привыкли относиться к офицерам с добродушной пренебрежительностью. Все могло быть по–другому, если бы Бен Варус принадлежал к тем командирам, которые воспринимают нарушение субординации как смертельное оскорбление; но он всегда был нетребователен к формальностям, а прочие офицеры брали с него пример. Расправленные плечи и молодые, светящиеся рвением лица новобранцев напомнили Маркусу о последнем годе учебы в военной академии, когда он натаскивал на Долгом Поле взводы обливающихся потом студентов младших курсов.

Именно так и должна выглядеть настоящая армейская часть. Не то что… это. Маркус давным–давно смирился с тем фактом, что Хандар не слишком–то лестное место службы. И уж безусловно, не то, что грезилось ему, когда он только поступил в военную академию. Но так было раньше, когда Маркусу еще не стали безразличны собственная карьера и положение, — до того как он добровольно вызвался служить на краю света в надежде, что так сумеет сбежать от своих призраков. Он употребил все силы на то, чтобы наслаждаться привольной жизнью на не особо обременительной службе и не думать, не вспоминать о прошлом. Потом, во время отступления, Маркус был так занят, что не мог думать вообще ни о чем. Но вот теперь, когда устоявшийся порядок оказался нарушен…

— Добрый вечер, капитан, — произнес из темноты женский голос. Женщины, находившиеся в полку, — прачки, поварихи, шлюхи, которым хватило смелости примкнуть к колонне во время похода, — располагались на другом конце лагеря, в обозе. Это значительно сужало область догадок, а потому Маркус пошел ва–банк.

— Мисс Алхундт, у вас, наверное, глаза как у кошки.

— Ночное зрение жизненно необходимо для моего рода деятельности, — отозвалась она, возникая из темноты.

— Чтобы подглядывать в чужие окна?

— Чтобы рыться на пыльных старых полках, — пояснила она, вертя в руках очки. И, надвинув их на нос, воззрилась сквозь стекла на Маркуса. — Вы не представляете, какой беспорядок царит в министерских хранилищах. Есть помещения, куда мы не рискуем входить с открытым огнем.

— Это никуда не годится. Так можно спалить все чужие тайны.

— Тайны не мое дело, капитан. На свете достаточно знаний, которые доступны всем.

— Ваша взяла, — согласился Маркус.

— Ну а вы, капитан? — спросила мисс Алхундт. — Подсматриваете за подчиненными? Или же решили учинить неожиданную проверку?

— Просто проверяю, все ли в порядке, — ответил Маркус.

— Весьма похвально, — одобрила она. — Насколько я понимаю, это сегодняшнее… учение также состоялось по вашей милости?

Маркус неловко переступил с ноги на ногу.

— А что?

— Вы стремились поставить полковника Вальниха в неловкое положение? Или же просто замедлить его продвижение?

— Ни то ни другое. Это был… наглядный пример. Я хотел донести до него свою точку зрения.

— Что Колониальный полк ужасающе неподготовлен к боевым действиям?

Женщина была, безусловно, права, но Маркус не желал говорить об этом вслух. Он ограничился тем, что молча покачал головой.

— Могу я спросить, зачем вы так поступили? — осведомилась она.

— Не понимаю, почему вас это интересует.

Мисс Алхундт склонила голову набок, трогая пальцем дужку очков. Маркусу подумалось, что, несмотря на эти очки, строгую прическу и мужеподобный наряд, она на самом деле очень даже хороша собой.

— Потому что вы, капитан, пробуждаете во мне любопытство, — наконец сказала она. — Вы для меня загадка.

— Не понимаю, с чего бы это. Я всего лишь простой солдат.

— Солдат, который добровольно вызвался служить в Хандаре. И не рядовой, а офицер. Вас таких всего двое.

— Да неужели? — хмыкнул Маркус. — И кто же этот второй идиот?

— Полковник Вальних, конечно.

— Но… — начал Маркус и тут же прикусил язык. Женщина улыбнулась.

— Значит, он говорил с вами обо мне, — сказала она. — Все в порядке. Я не стану оскорблять вас просьбой повторить, что именно он говорил. Полагаю, это было что–то вроде: «Она здесь, потому что этот негодяй Орланко что–то замышляет».

— А это действительно так?

— Более–менее. — Она подалась ближе и понизила голос: — Полковник известен своей эксцентричностью. Кроме того, он имеет влиятельных друзей при дворе. Они приложили немало сил, чтобы добыть ему это назначение.

Об этом Янус не упоминал. Маркус помолчал, обдумывая услышанное.

— Зачем?

— Его светлость очень хотел бы это знать. — Она постучала пальцем по переносице. — Именно поэтому я здесь.

— Понимаю.

Мисс Алхундт склонила голову набок.

— Вероятно, вы не можете пролить свет на эту загадку?

Маркус оцепенел.

— Не могу.

— Иного я и не ожидала. — Она выпрямилась. — Просто помните, капитан, что в конечном счете все мы на одной стороне. Я стремлюсь служить верой и правдой королю и Вордану — точно так же, как вы и полковник.

— Не сомневаюсь в этом, — ответил Маркус, — но сейчас моя служба верой и правдой заключается в том, чтобы как следует выспаться. Полковник, насколько я понимаю, хочет, чтобы после завтрашнего перехода мы приступили к строевым учениям.

— Безусловно, капитан. Не смею преграждать вам путь к постели.

— Адрехт! — позвал Маркус, постучав по стойке палатки. — Подъем!

Если солдатам четвертого батальона и показалось странным, что старший капитан ни свет ни заря ломится в палатку их командира, они ни единым словом не выразили удивления. Небо на востоке светлело, и на стоянке первого батальона уже наверняка все были на ногах, сворачивали палатки и укладывали их в повозки, готовясь к дневному переходу. Поскольку четвертый батальон занимал место в арьергарде колонны, он мог позволить себе не торопиться, однако Маркус считал, что возможность чуть подольше поспать утром вряд ли стоит того, чтобы весь день глотать пыль из–под ног всей колонны.

Палатка Адрехта представляла собой отнюдь не стандартное армейское изделие из выцветшего синего брезента, островерхое и настолько низкое, что Маркус, встав во весь рост, рисковал задеть головой брезентовый потолок. Эта палатка прежде всего была шелковой и гораздо более вместительной, с четырьмя стойками, в то время как у армейских палаток стоек было только две. Когда–то ее щедро украшали сборчатые занавески, пестрые шнуры и фонари с цветным стеклом, от которых по стенам палатки разбегались причудливые узоры, — за годы, проведенные в Эш–Катарионе, Адрехт в совершенстве отточил свой талант к приобретению предметов роскоши. Теперь всего этого не было и в помине, дорогие ткани либо упрятали в сундуки, либо бросили в спешке во время отступления к Форту Доблести. Но это к лучшему, ведь если бы пришлось каждый вечер возводить Адрехтов дворец во всем его великолепии, вряд ли удалось бы унести ноги от искупителей, пускай даже те и не особо старались их догнать. Маркус вновь постучал — с такой силой, что заныли костяшки пальцев.