Они завернули за угол, и Маркус испытал облегчение, увидев, что к ним почти бегом спешит Фиц. Лейтенант остановился перед ними и отдал честь.

— Капитан, — сказал Янус, — ваши доводы приняты к сведению. Приказ остается в силе. К вечеру жду доклада.

— Есть, сэр! — Маркус замер по стойке «смирно» и четко козырнул. Обогнув Фица, полковник двинулся дальше по коридору, и Маркус не позволил себе расслабиться, пока Янус не скрылся за углом.

— Приказ, сэр? — спросил Фиц. — Полковник уже закончил разговор с принцем?

Маркус устало кивнул.

— Мы выступаем, — сказал он. — Завтра, на рассвете.

— Очень хорошо, сэр.

Лицо лейтенанта оставалось бесстрастно. Маркус окинул его пронизывающим взглядом.

— Тебя это не беспокоит? Еще недавно ты объяснял нам, насколько неблагоразумен был бы такой шаг.

— Очевидно, что полковник со мной не согласен, — мягко ответил Фиц. — Кроме того, обстоятельства изменились. В некоторых отношениях вне города мы будем в большей безопасности.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Сэр, запасы продовольствия среди беженцев уже на исходе. Я пришел рассказать вам о беспорядках. Несколько крестьян везли на рынок — рынок Внутреннего города, естественно, — продовольствие, и им преградила путь толпа, требуя, чтобы они немедля распродали свой товар по ценам, как до пожара. Крестьяне отказались, и тогда смутьяны набросились на повозки и забрали все, что смогли унести. Трое были убиты, больше десятка ранено.

— Если мы покинем город, станет только хуже.

— Безусловно, наше присутствие вносит свой вклад в поддержание порядка. — Фиц говорил тем размеренным спокойным тоном, каким обычно растолковывал что–то офицерам и маленьким детям. — С другой стороны, нехватка продовольствия с каждым днем будет обостряться, так что рано или поздно горожане обратят свой гнев на нас.

— Замечательно. — Маркус покачал головой. — Впрочем, это досужие рассуждения. Если только принц не попытается остановить нас силой, утром мы выступаем. Как идут приготовления?

— Мы конфисковали все средства передвижения, какие только можно было прибрать к рукам, — сообщил Фиц. — Вы по–прежнему хотите взять с собой весь лазарет?

— Еще бы! Если уж мы выступаем в поход, значит отправятся все до единого. Я не хочу оставлять здесь ни одного ворданая в армейской форме.

— Дело в том, что, имея больше места на повозках, мы могли бы прихватить с собой больше бочонков с водой или…

— Всех до единого, Фиц.

— Так точно, сэр. Будут трудности с продуктами, по крайней мере в начале пути. Мы почти извели припасы, доставленные флотом, а в городе мало что осталось. Разве что придется перетряхнуть дома местных аристократов.

— Чернь, я полагаю, будет в восторге, — заметил Маркус и вздохнул. — Я поговорю об этом с полковником. Хорошие новости есть?

— С боеприпасами никаких проблем, сэр. Аскеры оставили нам изрядный запас, а поскольку они используют ворданайское оружие, калибры подходят нам идеально.

— Какое счастье, что никому не пришло в голову бросить факел в пороховые склады, — сказал Маркус. Пожар сам по себе был нешуточным бедствием, но если бы вдобавок взлетел на воздух один из арсеналов…

— Так точно, сэр. Кроме того, капитан Ростон, судя по всему, пришел в сознание.

— Адрехт? Когда?

— Сегодня утром, как я понимаю.

— Что ж ты молчал? Пойду его навестить.

— Сэр, — начал Фиц, — касательно запаса бочек…

— Позже, — отрезал Маркус. — Или вот что: как бы там ни обстояло дело, займись этим сам. Я даю тебе полную свободу действий.

— Есть, сэр! — козырнул лейтенант. — Понял, сэр!

Лазарет устроили в оцепленном крыле дворца. Принц возражал против такого использования монаршей резиденции, но Маркус настоял на своем, а Янус его поддержал. Батальонные мясники, которые занимались сортировкой раненых во время боя и по большей части лечением повседневных недугов, закрепляли самые тяжелые случаи за полковыми хирургами. Маркус и прежде пару раз приходил повидать Адрехта, но тот всякий раз был в беспамятстве, а из–за стонов и криков раненых задерживаться капитану в лазарете не хотелось.

Теперь здесь стало заметно тише. Гнойные инфекции и заражение крови, неизменные спутники полевых ранений, собрали свой неизбежный урожай, и тела умерших давно вынесли. Те, кто был на пути к выздоровлению, тоже по большей части покинули лазарет, поскольку ни один солдат, будучи в здравом уме, не захочет задерживаться под опекой мясника дольше необходимого. Остались либо те, чье выздоровление затянулось, либо те, чьи тяжелые раны потребовали серьезного хирургического вмешательства и кто это вмешательство успешно пережил.

Маркуса встретил ассистент хирурга, который узнал капитана, козырнул и провел его в узкую спальню, где разместили Адрехта. Как и говорил Фиц, капитан сидел на низкой кровати и читал. Полевой формы на нем не было, лишь на плечи наброшен синий мундир. Левый рукав его болтался у бока, пустой и безжизненный.

— Адрехт! — воскликнул Маркус. — Прости, что не пришел раньше. Я все утро провел с полковником. Фиц только сейчас сказал мне, что ты пришел в себя.

— Ничего страшного, — отозвался Адрехт, — Раньше я все равно был не в том виде, чтобы принимать посетителей. В конце концов я закатил такой скандал, что мне сделали ванну и принесли из моей комнаты чистую одежду.

Маркус хихикнул. Ответная улыбка Адрехта была натянутой, и неловкое молчание воцарилось в спальне, когда Маркус осознал, что не имеет ни малейшего представления, о чем и как говорить. Он был обязан Адрехту жизнью, но любые слова благодарности казались ничтожными по сравнению с ценой, которую заплатил его друг. Выражать признательность за спасение невыносимо, но притворяться, будто ничего особенного не произошло, — попросту нелепо. Маркус открыл было рот, но тут же захлопнул его и стиснул зубы.

Неожиданно на помощь ему пришел Адрехт.

— Ты это видел? — осведомился он, помахав листком бумаги, который только что читал.

— Что это такое?

— Предписание. Полковник желает, чтобы четвертый батальон готовился выступать.

— Он послал предписание тебе?! — Маркус был потрясен. От злости у него на миг потемнело в глазах.

— Не совсем. Полковник извещает меня, что четвертый батальон отправится в поход со всем полком, и осведомляется, чувствую ли я себя в силах принять командование батальоном. Если нет, он меня поймет.

Адрехт вложил в последнюю фразу изрядную толику яда, но Маркус не мог не признать его правоты. Янус наверняка писал эти слова, когда Адрехт был еще без сознания, так что вряд ли мог ожидать, что получит утвердительный ответ.

— Ты ему что–нибудь ответил? — спросил он.

— Я хотел сначала поговорить с тобой. — Лицо Адрехта вдруг исказилось от боли, и он правой рукой вцепился в культю левой. Записка Януса, вспорхнув, опустилась на пол. — Карис долбаный! — прорычал Адрехт. — Вроде и отпилили эту дрянь, а она все болит и болит.

— Позвать кого–нибудь?

— Нет. — Адрехт закрыл глаза. Маркус заметил, как исхудало его лицо. Щеки ввалились, под глазами темнели круги. — Переживу. Послушай, ты уже говорил с ним об этом?

— О том, чтобы ты принял командование?

— О походе! — выпалил Адрехт. — Ты не хуже меня знаешь, что это безумие. Так вот, полковнику ты это объяснил?

— Я… — Маркус замялся. — Я не уверен, что это решение можно назвать безумием.

— Погнаться за десолтаями в Большой Десол? Как еще это можно назвать? Десол пожирает армии и выплевывает побелевшие кости. Черт возьми, да ты же прекрасно знаешь, как это будет! Ни воды, ни пищи, похищения дозорных, ночные атаки, засады… — Адрехт осекся на полуслове и зашелся кашлем, безудержным и пугающе влажным.

Маркус огляделся, увидел чашу с водой и кружку и налил ему попить.

— Маркус, ты должен его остановить, — отдышавшись, слабым голосом проговорил Адрехт. — Слышишь? Из Десола не возвращаются. Одно дело — искупители и генерал Хтоба, и совсем другое — Стальной Призрак. Говорят, его нельзя убить.