— Я не знаю.

   — Вот и хорошо, — проворчал хан, громко зевая и отваливаясь на подушки. — Ступай!

Первым он пригласил в Сарай Александра. Наслышанный о подвигах князя, сам хотел повидать героя Невского.

«Если ты не приедешь, то я сам приду, но уже как завоеватель и буду стоять у Новгорода, пока не сровняю его с землёй!» — пригрозил он, и Невский явился.

Батый долго его рассматривал, потом улыбнулся и кивнул, предложив сесть напротив.

   — Хорош князь, таким я тебя и представлял. Хочешь у меня служить?

   — Я служу Отечеству, великий хан, а его не меняют, — не задумываясь, ответил Невский.

   — Хорошо ответил, а? — восхитился Батый и даже захлопал в ладоши, бросив взгляд на Ахмата. Тот улыбнулся и кивнул.

   — И умереть не боишься?

   — Бог дал жизнь, Бог и срок её отмерил, чего ж тут бояться?

Они проговорили два часа. Потом Батый отпустил князя с миром. Он поджидал Ярослава. И тот через неделю прибыл в Сарай. Некогда смоляные кудри точно снегом запорошило, гладкое лицо жёсткие морщины прорезали, поутих яркий огонь и в чёрных глазах. Князь осунулся, сгорбился, стал нетвёрд походкой.

Он привёз в волжскую Орду богатые дары, желая умилостивить грозного завоевателя. При виде шкурок соболя и куницы у хана жадно загорелись глазки. Он погрузил в переливчатый нежный мех широкую заскорузлую ладонь и долго там её держал, купая в ворсинках. На туеса с медами, орехами и прочие дары даже не взглянул. Затем он пригласил гостя в свою большую юрту, застеленную пышными коврами, посредине которой чуть возвышался низкий резной столик, предложил сесть на мягкие подушки, хлопнул в ладоши, повелев принести кумыса и копчёной конины.

   — Ну что, восстановил свой Владимир-град? — спросил князя Батый.

Толмач перевёл этот вопрос, но Ярослав уловил и снисходительную улыбку, которая возникла на лунообразном лике властителя: ведь Батый приказал когда-то сжечь город дотла и разрушить даже каменные храмы.

   — Да, я постарался, ваша светлость, — сдержанно ответил Ярослав.

   — Мне сказывали, что ты и все свои деньги вложил в возведение новых теремов да храмов? — насмешливая улыбка не покидала полных губ властителя.

   — Да, это так, — сдерживая свой гнев, ответил Ярослав.

Ещё когда он получил грамоту от Батыя, где ему предписывалось немедленно явиться в Сарай-Бату, а его наследнику отправиться в Каракорум, многие советники и духовники не советовали ехать. Они пророчили о надругании его звания и чести, говорили о том, что обоих, и сына, и отца, ждёт неминуемая погибель. Ответ нужно было дать наутро, и великий князь всю ночь промучился, не ведая, на что решиться. Он мог отказаться, но через месяц или раньше орды степняков снова бы заявились во Владимир, каковой князь ещё не обнёс даже крепостной стеной, опять сожгли бы его, князя убили, а жителей увели в полон. Ни дружина Ярослава, ни новгородцы не имели силы, способной пока противостоять Батыю. А значит, нужно было покоряться во имя спасения всего народа, который ныне стоял на грани полного истребления. Необходимо было сохранить те княжеские, боярские и холопские роды, помнившие о своей чести и достоинстве, сохранить свои храмы и веру. И ради этого можно было принять унижение и растоптать своё самолюбие, дабы выторговать хоть какую-нибудь независимость у царя степняков.

Ярослав послал гонца к Александру с этими объяснениями, но Шешуня ответил, что князь сам уехал в Орду. Это известие его удивило: Батый что-то явно затевал. Может быть, он хочет сместить его и назначить старшим новгородца?

Он спешно послал в Каракорум младшего сына, Константина, не захотев рисковать любимцем Андреем, а сам, помолившись, отправился в Сарай.

   — Но мы можем снова сжечь град великого князя Ярослава, и все твои деньги обратятся в дым, — с улыбкой вымолвил хан.

   — Всё в руках Божьих, — смиренно ответил Всеволодович. — Я прослышал, что сын мой Александр был здесь?

   — Был! — кивнул Батый. — Он мне понравился, но, чтобы справиться со мной, тебе нужны сотни таких героев, а их на Руси ныне с десяток наберётся.

   — Потому я и приехал сюда не чинить распри меж нами, а заключить постоянный мир, — соблюдая видимое достоинство, заявил Ярослав. — Брань да ссоры никому не выгодны: ни нам, ни вам, ваша светлость...

   — Зови меня отныне: мой повелитель — прервал гостя Батый.

Ещё лет двадцать назад при этих словах Всеволодович бы выхватил меч и набросился на обидчика. Даже если б им оказался его старший брат или великий зять Мстислав Удалой. Ярослав с раннего детства похвалами пестуна да дружинников гордился: и копьём, и сулицей, и мечом умел себя защитить, и отец, Всеволод Большое Гнездо, всегда выделял именно его среди братьев, называя «мой храбрый маленький, но отважный воин». Ярослав не стремился перехватить первенство у Константина, он дружил со средним, Георгием, даже поклялся, что всегда будет служить ему. И Георгий пришёл ему на помощь в битве при Липице, но Ярослав не отважился вступиться за брата, когда Батый вторгся на суздальскую землю. Слухи о великом нашествии и несметных полчищах монголов, пожирающих, как саранча, всё живое, внезапно сковали вольный дух Всеволодовича. Беженцы из Руси рисовали леденящие душу картины расправ, и ветер смерти кружил в воздухе. Белый ворон вдруг объявился в Киеве, а полнолуние не кончалось. Чёрная лисица завыла, как собака, на подворье, и снег выпал в июле. Одно знамение следовало за другим, одна страшная весть накрывала другую: Рязань, Коломна, Москва, Тверь, Владимир... Храбрость истаивала, как осеннее тепло. Отвага слетела с плеч, как погнутые наплечья. И теперь, услышав от толмача эту поправку хана, Ярослав даже не подал виду, что с ней не согласен.

   — И брань невыгодна только тебе, князь! — уже более жёстким тоном заметил Батый. — Тебе, а не нам! Мы можем хоть завтра придти к тебе и сразиться с твоей дружиной, от которой только клочья полетят, — хан засмеялся, довольный своим остроумием. — И нет на земле силы, способной нас ныне сокрушить. Нет!

Последние слова внук Темучина почти выкрикнул и, надменно выпятив полные губы, презрительно посмотрел на русича. Ярослав сидел, чуть опустив голову, и Ахмату, присутствовавшему при этой беседе, невольно передалась та жуткая боль, какую испытывал в этот миг русский князь. Его лицо вдруг посерело, и, казалось, он вот-вот упадёт в обморок.

Молчаливые слуги принесли два подноса с нарезанной тёмно-красной копчёной кониной, тонкие белые лепёшки и большие серебряные пиалы с холодным кумысом.

   — Откушай конины, русский хан, выпей нашего кобыльего молока. Чем богаты, тем и рады, так, кажется, у вас говорят?

Князь кивнул. Съел жёсткий и вонючий кусок конины, каковой с трудом разжевал, хлебнул остро-кислого кумыса. Не поморщился, хотя в нос шибануло. Хан, проглотив свой кусок и запив его молоком, пристально наблюдал за гостем.

   — Вкусно?

   — Да.

   — Я рад, что тебе понравилось моё угощенье. А коли так, погостишь у меня недельки три-четыре, твоя светлость, мы успеем обо всём тогда поговорить: как собирать дань, с кого собирать, как, когда, сколько, — приторно улыбаясь, промолвил Батый. — Поспешать надо медленно, как говорили древние.

Ярослав не ответил.

   — Или у тебя другие планы, твоя светлость?

   — Я не рассчитывал так долго гостевать, — осмелился возразить Всеволодович.

   — Вон как? — удивлённо изогнул полные губы хан. — А остаться в живых рассчитывал?..

Великий князь хоть и побледнел, но постарался сохранить достоинство. Он понимал, что Батый попросту испытывает его. Ибо незачем было зазывать к себе, чтобы здесь лишить жизни. Да и средь восточных народов, насколько был наслышан Ярослав, гостей всегда почитали и принимали любезно. Потому он и не воспринимал всерьёз угрозы хана. Всеволодовича лишь коробил его насмешливый издевательский тон.

   — Ты ошибаешься, князь, если думаешь, что мы чтим восточные или какие-то другие традиции, — потягивая кумыс и причмокивая, лениво произнёс Батый. — Мы сами, наша воля и есть традиция. А она заключается в том, что ежели мне захочется, то я тебя четвертую или брошу на растерзание бешеным собакам, или попрошу моих слуг вырвать твоё сердце. Да мало ли что! Лишить тебя для потехи, к примеру, мужского достоинства. Оно есть у тебя? Отвечай!