Он, как собака, лизнул её в бедро. Она рассмеялась. Он несильно укусил её.
— Мало кто в мире понимает, что жизнь по сравнению с таким блаженством, как ты, просто ничтожна. Ты и есть рай, а другого не надо...
На следующий день магистр, воодушевлённый тем, что произошло, вызвал Корфеля.
— Начинайте собирать наши хоругви, барон, — жёстким голосом распорядился он. — Мы пойдём на Русь. Я не потерплю, чтобы ватага разбойников грабила наши торговые караваны. Мы огнём и мечом заставим северных славян уважать нас! Кто ныне начальствует в Новгороде?
— Призван был князь Михаил Черниговский, но он отъехал в свою вотчину. Новгородцы снова призвали Ярослава, третьего из Всеволодовичей.
— Этого самонадеянного гусака, который Ревель был взять не в силах! — обрадовался Волквин. — Тем лучше для нас. Три дня вам хватит на подготовку?
— Вполне, но...
— Что «но»?! — не понял Волквин.
— Наши астрологи не советуют выступать нам в это время. А вот через полгода...
— Пошлите к чёрту ваших мудрецов! — перебил барона епископ.
Корфель поклонился и двинулся к двери.
— Подождите! — остановил его великий магистр. — Не стоит дразнить колдунов, поэтому нашими основными силами станут литовцы, а им в помощь мы возьмём лишь одну нашу хоругвь. Через три дня выступаем. С Богом!
Александр прибыл под Усвяты в лагерь отца вместе с Шешуней уже под вечер. Ярослав звал к себе старшего, Феодора, но тот натёр с вечера речным песком щёки, и наутро они пылали, как угли. Княгиня уложила сына в постель, призвала лекарей, а поехать вызвался младший Ярославич. Ему шёл седьмой год. Он уже хорошо держался в седле, владел мечом и луком, не только не уступая брату, но по ловкости и сноровке превосходя его. Ярослав хоть и сам всё увидел, когда вернулся на княжение в вольную республику, но сердце его по-прежнему тянулось к первенцу. Он ласково и долго бранил старшего, подсказывая, где тот запаздывает и как надо держать щит, под каким углом, на младшего же бросил рассеянный взгляд и кивнул его пестуну Якиму:
— С щитом да топориком натаскал, а меч как дубину держит. Сейчас редко кто с топором на бой выходит. Меч длиннее, размашистей. И с пикой ударов побольше!
Весть о вторжении литовцев застала Ярослава в Переяславле, и он не мешкая выступил на соединение с дружинами князей псковского и торопецкого, приказав новгородцам собирать свою рать и идти к нему. Пока вольные жители ещё только собирались, Шешуня, помня наказ князя, взял вместо Феодора Александра, несколько слуг и отправился в лагерь Всеволодовича.
Шли настороже: Усвятка-река змеистая, кто знает, где расположились крестоносцы. И уже, завидев с угора переяславские шатры с зелёно-синими щитками, а до них оставалось вёрст шесть, Шешуня от радости хотел было пустить коня в галоп, но княжич его схватил за луку седла и молча показал на опушку леса. Таинник поначалу там никого не приметил, но, вглядевшись попристальнее, увидел лошадиные морды, торчащие из ельника, а ещё через мгновение и немецкие шлемы. Вражеский дозор наблюдал за тем, кто подходит к русскому лагерю, а, увидев пять конников да мальчишку в кафтанчике из дорогого сукна и в сафьяновых сапожках, могли сразу бы смекнуть, кого везут, атаковать да взять в плен. Потому пришлось непрошеных гостей крюком объезжать.
— Что же наши-то дозорные спят? — недовольно проговорил Александр. — Этак целую хоругвь можно в тыл завести...
Шешуня ничего не ответил. За то время, что он находился рядом с обоими Ярославичами, он сразу же выделил младшего: смекалист, ловок, не по годам умён и рассудителен. Недаром эти колдуны-монахи вокруг него роем вьются. Что-то нашёптывают, рассказывают, в воздухе руками размахивают, точно круги рисуют, а этот вершок их внимательно слушает, поддакивает, что-то переспрашивает. Шешуня как-то приблизился к ним, и они вмиг замолчали. И это было подозрительно.
Ярослав, узрев в походном шатре младшего сына, тотчас нахмурился.
— Не ко времени ты, Шешуня, привёз его, — вздохнул князь.
Таинник открыл рот, чтобы оправдаться, но полководец тут же перебил его:
— Я всё помню, но литовцев, как сказывают наши лазутчики, около семи тысяч, в наших же трёх дружинах меньше пяти. Да чего там: четыре, не больше! Где наши новгородцы?!
— Дня через два будут, не раньше...
— А у нас есть эти два дня? — вскипел князь. — Вон они уже, светляки болотные!
Ярослав вышел из шатра, показал рукой на другой берег реки, усеянный сине-белыми шатрами, над каждым из которых развевался боевой разноцветный флажок. Приближался вечер, и по ярким точкам костров, заполнявших собой огромный луг, можно было понять, сколь велика вражья сила. Княжич, вышедший вслед за отцом да оглядевший равнину, невольно содрогнулся, представив себе, какая беспощадная выдастся скоро сеча.
— Что, страшновато? — видя, как притих сын, усмехнулся новгородский князь.
— Страшны, отец, только чудища в сказках, — негромко ответил Александр. — А на той стороне такие же люди, как мы, да, может быть, ещё трусливее...
— Ишь ты! — удивился неожиданным речам своего отрока Ярослав. — Такие-то такие, да только их намного больше, вот что тревожит. И проклятые литвины сие понимают, а значит, это добавляет им храбрости.
— А почему нам не зажечь столько же костров? — спросил Александр.
Князь поначалу даже не обратил внимания на слова малолетнего сына, но через мгновение у полководца округлились глаза.
— А ведь он дельное хитроумие предлагает, Шешуня! — воскликнул Ярослав. — Ты гляди, а?
— Только сначала дозоры лазутчиков, что у тебя за спиной прячутся, убрать надо, — по-отцовски хмуря брови, вымолвил Александр.
Через полчаса на русском берегу вспыхнули разом триста костров и ещё двести через час. Волквину тотчас донесли об этом. Он взял Всеславу с собой, отгородив для неё вторую половину шатра, чтобы и она насладилась его ратными подвигами. Потому, когда орденский воевода Отто Раушенбах, отвечавший за секретные дозоры, возвестил о своём прибытии, магистр таял в ласковых руках наложницы, разминавшей его поясницу.
Услышав о новых пятистах кострах, зажжённых русскими ратниками, полководец не на шутку встревожился.
— Если предположить, что у костра вкруговую восемь-десять дружинников, то к Ярославу подошли четыре-пять тысяч свежих сил. Две собрали новгородцы. Кто ещё?
— Дружину мог послать брат Георгий, великий князь владимирский, или племянник Василько из Суздаля... — неуверенно доложил воевода.
— Отто, я должен знать наверняка: кто, откуда, сколько их, чем вооружены и чем они дышат! — в ярости прошипел Волквин. — Я тебе за это хорошо плачу.
— Я не виноват, ваша светлость, что эти новгородцы меняют князей каждые два года. Не успею я заполучить наушника в его окружении, как он уходит...
— Но Ярослав возвращается уже в третий раз, — напомнил магистр.
— Я, кажется, нашёл у него толкового человечка, но не успел с ним связаться, — пробормотал воевода.
— Твоё «не успел», Отто, может всем нам стоить жизни, — колючие глаза Волквина впились в помощника, как две дикие пчелы, и тот оцепенел: он слишком хорошо знал, сколь бывает беспощаден гнев великого магистра. — Так вот узнай хотя бы одно: действительно ли прибыла помощь, или костры всего лишь хитроумие Ярослава. И сколько прибыло? Ступай!
Раушенбах поклонился и вышел. Магистр вернулся на половину Всеславы, сел на походную кушетку, где возлежала его сладкая наложница.
— Боже, какой я дурак. Господь, подарив мне тебя, лишил последних мозгов. Я понадеялся на своих воевод, они-де, как всегда, расстараются, но, кажется, проморгал эту битву, — с горечью признался епископ.
— Но ты ещё не начинал её, — удивилась Всеслава.
— Для того чтоб это узнать, иногда и начинать не стоит! Я не первый раз приступаю к сражению... — дружелюбно проворчал он, вытягиваясь, как пёс, во всю длину кушетки. — Приласкай меня, моя девочка...
