Кровать бабушки и дедушки стояла в кухне – главном месте в доме, кухню от горницы отделяла тонкая двустворчатая дверь. Когда бабушка шла перед сном помолиться, она за собой неплотно прикрывала створки, и в маленький оставшийся проём можно было видеть её худенькую фигурку в одной ночной простенькой рубашке, представшую перед образами. Меня часто укладывали спать в чулане в сенях, но иногда я не мог заснуть и тогда шел к бабушке, отворял тяжеленную и плотно закрывавшуюся дверь в кухню, делал три-четыре шага к двери в горницу и мог видеть, как молится бабушка, как она что-то объясняет иконам и о чем-то просит Бога, просит искренне и с полной верой в то, что Бог её мольбы слышит. Эта картина навсегда запечатлелась в моей памяти и осталась, наверное, одним из самых теплых и добрых воспоминаний из детства.

Не очень часто, может быть, раз в два года, бабушка приезжала к нам в Горький пароходом из Юрьевца на пару дней. В Горьком одно время жили четверо её детей, но останавливалась она всегда у нас. Пароход шел до Нижнего всю ночь, бабушка никогда не позволяла себе тратить деньги на билет даже в третьем классе, где в трюме корабля пассажирам предоставлялось спальное место, она покупала билеты только в четвертый класс, согласно которым можно было занять сидячие места в трюме или на нижней палубе.

Конечно, нормально отдохнуть в таких условиях было невозможно. И тем не менее, приехав на отдых, она себе поблажек не делала. Стоило ей переступить порог нашей квартиры и положить свой баул в прихожей, как командным тоном, тихим, но не допускающим никаких возражений, она говорила маме:

– Нюра! Пошли, чай, в Рекорд.

«Рекордом» назывался ближайший кинотеатр, и бабушка не считала возможным терять время на что-то еще: ведь она приезжала на отдых, а значит, его надо начинать с посещения кинотеатра (у себя дома у неё времени на такие развлечения не было никогда). Мама начинала уговаривать её отдохнуть с дороги, перекусить, ну хоть чаю попить, но бабушка была непреклонна:

– Нюра! Собирайся и пошли в Рекорд.

Спорить дальше было бесполезно. Мы отправлялись на просмотр кинофильма. Сеансы в советское время начинались всегда с киножурнала – чаще всего примитивной советской агитки на злобу дня. Бабушка воспринимала всё, появлявшееся на экране, очень заинтересованно и сопереживала всем событиям. Следить за её эмоциями было и интересно, и забавно. Она была наивной, бесхитростной и доброй, радовавшейся каждому пустяку, казавшемуся хорошим, и печалившейся каждой заведомо пустячной детали, подававшейся пропагандистами в негативном тоне. Наверное, такие зрительницы были наиболее желанными для советских промывателей мозгов, не убивавшихся над приданием глубины своим творениям.

Наскоро перекусив по возвращении из кинотеатра, бабушка часто просила пойти на Откос – прогулочную набережную, выстроенную на высоком волжском берегу в центральной (нагорной) части Нижнего Новгорода. На Откосе стояло много домов прекрасной архитектуры, построенных еще в царское время – настоящих дворцов, между ними были вкраплены дома советской постройки, но не простенькие, как Дома Коммуны, в которых мы жили, а настоящие барские хоромы для крупных советских начальников. Край Откоса был отделен чугунной оградой от круто спускающегося вниз к Волге склона холма, а вдали, на противоположном берегу огромной реки, были видны уходящие к горизонту поля и луга. Бабушка любила взять под руку маму, неспешно пройтись вдоль Откоса и вглядываться в эти дали.

У дедушки и бабушки, как я уже писал, до взрослого состояния дожили сыновья Толя и Ваня, дочери Шура, Аня, Катя, Лиза, Галя и Рита. Моя мама была второй по возрасту дочерью после тети Шуры. За воспитание восьмерых детей бабушка была награждена орденом «Материнская слава», который она, по-моему, никогда не носила.

Хотя бы очень кратко я должен рассказать о своих дядях и тетях. Старшей была тетя Шура, Александра Александровна. Она в Юрьевце вышла замуж за Петра Михайловича Смирнова, известного в городе изобретателя, механика и умельца. Про него не зря говорили, что он – механик Божьей милостию. Он мог обращаться с любыми механическими устройствами, и когда ломались паровозы, его посылали чинить их, а когда на Волге нечем стало сплавлять лес, его заставляли ремонтировать буксиры, пришедшие в полную негодность. Однажды, например, он собрал из двух брошенных и полузатопленных судов действующий буксир. При его участии в Юрьевце появилась диковина: вместе с двумя приятелями он укрепил небольшой мотор на санях, приделал к нему пропеллер, и на этих аэросанях они гоняли зимой по Волге. Он разработал также могучий агрегат «Унжелесовец» (от названия притока Волги – реки Унжа), предназначенный для связки бревен проволокой в пакеты. Спиленными и поваленными в воду рек индивидуальными стволами было запружено и испакощено немало рек в бассейне Волги. В конце концов, было решено, что во избежание заторов в руслах рек, надо сцеплять лесины в пакеты, и уже их сплавлять по рекам с помощью буксиров. До этого пакеты вязали проволокой вручную, что требовало огромного труда, часто сопровождалось увечьями и даже гибелью рабочих леспромхозов, а теперь «Унжелесовцы», спроектированные Петром Михайловичем и установленные на баржах в устье мелких лесосплавных рек верхнего бассейна Волги, помогали вылавливать все плывущие бревна, связывать их и предотвращать подтопление спиленных стволов и загромождение ими устья малых рек и самой Волги. Несколько лет он проработал в Донбассе, потом вернулся с семьей на родину. Перед смертью работал на элеваторе в Юрьевце. Вместе с ним нередко работала и его жена, моя тетя Александра Александровна.

Анатолий Александрович Кузнецов в чине капитана Красной Армии во время обучения в Высшем Сталинградском танковом училище

Будучи старшей из детей, она много времени в детстве проводила в семье дедушки – Ивана Андреевича, и эти теплые отношения сохранялись у них до смерти моего прадедушки. Он любил приходить в дом к Смирновым и вел степенные разговоры с Петром Михайловичем, нередко затрагивавшие насущные проблемы. Например, Иван Андреевич часто спрашивал:

– Что у нас за власть настала? Горе ведь, а не правители. Ну скажите мне, Петр Михайлович, почему при большевиках не то что табаку или рыбёшки, махорченки не купишь?

У тети Шуры и Петра Михайловича Смирновых выросло двое детей. Их старшая дочь Мира после окончания школы устроилась матросом на местные суда. Высокая, стройная и видная красавица она обладала необыкновенной силой, ловкостью и непростым характером. На спор несколько раз она переплывала Волгу у Юрьевца (а это была в те времена почти километровая в ширину река), и равных ей в этих заплывах никого не было и из местных парней. Сейчас, когда я прочел ей эти строки, она мне сказала:

– Валерик! Глупая была, вот и задиралась. Я ведь два раза по-настоящему тонула и чудом только спаслась.

К тридцати годам эта удаль и ухарство у Миры прошли. Она закончила педагогический институт, стала учительницей в средней школе, сейчас пенсионерка. Её брат Михаил Петрович до своей кончины работал инструктором Юрьевецкого райкома партии.

Дядю Толю, Анатолия Александровича Кузнецова, в детстве звали Мотолка, и он был любимцем и баловнем своего дедушки, Ивана Андреевича. Сохранилась байка, как дед брал всегда с собой внука, учил его курить и приговаривал:

– Зобни, Мотолка. Табак-от, он лёхки прочищат.

Дядя Толя закончил сначала модное в те времена танковое училище, стал военным командиром, был направлен в Военную Академию бронетанковых и механизированных войск, получил звание подполковника и, как говорили в семье, вместе с маршалом П. С. Рыбалко написал учебник по тактике танковых боев, по которому учили офицеров Красной Армии. Он участвовал со своей дивизией в Великой Отечественной войне, потом стал работать в штабе армии, а после войны был направлен в Саратовское танковое училище и стал учить офицеров искусству танковых боев.