Но маме по-прежнему хотелось перебраться на родную Волгу, и папа отправил ходатайство в Горьковский крайком партии, прося предоставить ему работу там. Ведь с 1929 г. он работал в этом городе, и руководители нижегородских партийных органов хорошо его знали. В конце апреля из Горького пришел запрос крайкома на папу. С 22 апреля 1935 г. он был откомандирован в распоряжение Горьковского крайкома партии, а в Горьком он считался назначенным уже с 10 апреля «уполномоченным краевого управления по печати при издательстве „Горьковская коммуна“».

Наездами родители появлялись в Горьком систематически, а в самом конце апреля 1935 г. они переехали туда окончательно. Жизнь на новом месте была, как я понимаю, интересной, но надо было обзаводиться собственным жильем, и решение проблемы было найдено. В самом центре города, позади одного из крупнейших и старейших в России Академического театра драмы городскими властями был освобожден огромный земельный участок для строительства пяти шестиэтажных корпусов Домов Коммуны. Для этого комплекса снесли старые деревянные дома, жителей отселили на окраину города, а те, кому было позволено, внесли деньги для строительства кооперативных квартир. Стал пайщиком и мой отец. Всех, кого приняли в кооператив, заставили отрабатывать выходные дни на подсобных работах (горьковские писатели, профессора и доценты, руководители крупных предприятий вынуждены были возить тачки с землей или передавать друг другу по цепочке кирпичи и выполнять другие подсобные работы). Папа, конечно, организовал новую многотиражку «Дом Коммуны», выходившую раз в неделю, и подшивка этих интересных свидетелей эпохи хранится у меня в архиве.

Стоит заметить, что вскоре после окончания строительства власти отменили «самоуправство»: дома перестали считаться кооперативными. Их объявили государственной собственностью, лишив владельцев права на купленное ими же жилье. Законных оснований для экспроприации не было, власти по всей стране объявили без зазрения совести, что коммунисты не должны владеть собственностью, и потому она переходит в руки государства. На освобождавшуюся жилплощадь стали с этого момента вселять людей по усмотрению местного начальства.

Дома Коммуны в городе Горьком. Фото В.Н. Сойфера

Архитектура всех корпусов была слегка диковатой для той части города, в которой их возводили. Так называемый «социалистический конструктивизм» завладел умами большевистских руководителей не только в Москве, где творилось то же самое и куда пытался перенести свои идеи знаменитый француз швейцарского происхождения Ле Корбюзье. Многоэтажки, лишенные всяких архитектурных деталей, с вырезанными прямоугольными нишами окон, напоминали по форме спичечные коробки, поставленные на бок. Они были самими дешевыми из всего, что можно было придумать (Хрущев в годы своего правления вообще обзывал любую лепнину, отделку и украшения стен и потолков «архитектурными излишествами»[5]). Безликие коробки, похожие на московские здания Госплана, ряда институтов и прочих «шедевров соцреализма», обезобразили лик многих городов России.

Дома Коммуны в Горьком спроектировал московский архитектор Медведев. По его замыслу, стены домов обляпали снаружи слоем чего-то похожего на зернистый асфальт. Привычных крыш на корпусах не было, вместо этого вся огромная площадь над верхними этажами была оставлена плоской, её окружили парапетом в метр высотой, так что с улицы нельзя было понять, что на крыше устроен своеобразный солярий. Пол был залит гудроном, и жильцы могли пользоваться благами природы и принимать солнечные ванны, улегшись на принесенные из дома половички. Но под них надо было подстилать газеты, иначе в жару гудрон плавился и половички влипали в него. Мальчишки и девчонки любили забраться на крыши и играть в салочки, но бегать следовало осторожно, топать нельзя, потому что перекрытия этажей были крепкими (железобетонными), но тонкими и хорошо проводили звуки. Поэтому стоило нам расшалиться, как кто-то из жильцов верхнего этажа прибегал на крышу и начинал нас ругать за топот над головами.

Поскольку дома были многоэтажными и многоподъездными, было решено оборудовать их лифтами. По делу, их следовало установить в каждом подъезде. Однако чудо-архитекторы нашли иное решение проблемы. Было построено всего два лифта, один для жильцов корпусов номер один и четыре, а другой для корпусов два и три. На уровне второго и пятого этажей каждого дома шли коридоры, между домами их соединили повисшими в воздухе переходами, и, поднявшись на лифте до пятого этажа, нужно было проделать немалый путь, чтобы попасть в свой корпус, а потом многим надо было либо подняться на шестой этаж, либо спуститься на четвертый или третий. На эти коридоры ушло, конечно, огромное пространство, много большее, чем место, потребное на лифты в каждом подъезде. Экономия на стоимости самих лифтов занимала архитекторов больше, чем потеря жилого пространства.

На пятых и вторых этажах, по которым тянулись бесконечные коридоры, квартиры были одно- или двухкомнатные. Каждая однокомнатная квартирка была размером в семь квадратных метров (их так и звали – семиметровки). В них не было ни туалетов, ни умывальников, а для удовлетворения нужд жильцов этих квартир в центре коридоров были оборудованы помещения с тремя туалетами и тремя умывальниками. Неудивительно, что по утрам около них стояли очереди жаждущих попасть или в одно, или в другое «место удобств».

В двухкомнатных квартирах малюсенькие туалетные комнаты были предусмотрены, но душа или ванной в них установить было невозможно (такой была наша 179-я квартира в четвертом корпусе). На первом этаже в лифтовой башне, соседствующей с четвертым корпусом, были установлены шесть душевых кабинок для всех жильцов. Желающие должны были за неделю записаться в очередь на свободное время и прийти туда всей семьей, чтобы быстро принять душ. Вообще же считалось, что в городе работают общественные бани, и в них горожане могли мыться вволю.

Когда началась война, это банное отделение было вообще закрыто, в нем сломали все кабинки, провели ремонт и поселили какого-то крупного чинушу из администрации города (все-таки Дома Коммуны торчали в самом престижном районе города).

Папа в 1930-е гг.

По мысли «отцов города» жильцы Домов Коммуны должны были участвовать в переустройстве общества и личным примером показывать, как должны жить люди «коммунистического завтра». Для воплощения этой цели были предусмотрены разные новшества, в основном нелепые. Согласно одному воспитующему принципу, всем жильцам надлежало питаться в специально созданной общей столовой. Для нее в пространстве между третьим и четвертым корпусами был построен двухэтажный обеденный зал (на втором этаже столы и стулья можно было сдвигать, тогда образовывался танцевальный зал, где в первые годы действительно устраивали танцы). Предполагалось, что процесс питания будет цементировать всех в один коллектив первопроходцев социализма. Соответственно этому, в малогабаритных квартирах на втором и пятом этажах кухонь не было. Правда, рядом с туалетными комнатами на этих этажах были устроены общие кухни, в них были возведены кирпичные плиты с четырьмя конфорками и отделением для выпечки на два подноса. По праздникам наши мамы устанавливали между собой очередь и пекли там пироги, готовили другие блюда, а завораживающий дух чего-то необыкновенно вкусного разносился по всему коридору и лестницам. Почти все обитатели домов жили скромно, и Новый год, 7 ноября и 1 мая воспринимались всеми как настоящие праздники.

Мне кажется, что идея «общепита» для жильцов Домов Коммуны умерла сразу же после завершения строительства. Денег на общественное питание у большинства не было, и столовая чаще всего пустовала. Перед войной её вообще закрыли, а двухэтажное строение заняло Горьковское отделение Центрального Статистического управления СССР. На этом первый «воспитующий» социалистическое сознание принцип были похерен.