Неподалеку от нас, на площади Минина и Пожарского, в скверах были установлены огромные прожекторы, обнесенные загородками, на самой площади и в Кремле появились зенитные батареи, и как только немецкая авиация настигала город, эти прожекторы начинали бороздить небо, выслеживая бомбардировщики, а зенитные орудия по ним стреляли. Лучи яркого света с разных сторон прорезали темноту ночи и всё время двигались, так что небо было разделено на ромбы. Кроме того, небо прорезали во всех направлениях трассирующие пули. Лучи прожекторов безостановочно перемещались, и получалось так, что ромбы всё время сдвигались вправо и влево, вперед и назад, и как только в их свет попадал самолет, лучи света замирали на нем и вели его по небу. Зенитчики пытались попасть в самолет из своих орудий. Тут же можно было видеть, как к этим большим, но относительно тихоходным самолетам устремлялось несколько быстрых и юрких самолетов поменьше. Они начинали охотиться за массивными самолетами, и мы считали, что это советские истребители. Один раз мы были с мамой на общей кухне, выключили свет и следили за перемещением лучей прожекторов. Вот они, наконец, поймали немецкий бомбардировщик, мы увидели наши истребители, а потом вдруг из немецкого самолета брызнуло пламя, повалил черный дым, и самолет стал падать, всё ускоряясь, на землю. Мы кричали от радости, что наши сбили фашистский бомбардировщик.

Немцы методично старались поразить несколько целей в Горьком. Во-первых, они пытались попасть в большой мост через Оку, соединявший нашу (нагорную) часть города с Канавино, Сормово и Автозаводом. Во-вторых, они бомбили сами эти заводы (одни из крупнейших в стране) и расположенный где-то неподалеку от автозавода 21-й завод, выпускавший истребители. И, конечно, они старались попасть в Кремль, где сидели горьковские начальники.

Наши дома были в километре от Кремля, поэтому потенциальная опасность быть разбомбленными для нас всегда оставалась. Но артиллерия и авиация Красной Армии обороняли Горький очень мощно. Ведь громадный Горьковский автозавод имени Молотова, построенный при помощи американцев перед войной, был полностью перепрофилирован на выпуск танков и военных автомашин, а позже «Катюш». На Сормовском судостроительном заводе выпускали подлодки и военные суда. Мощная инфраструктура промышленности, работавшей на нужды войны, делала оборону Горького первоочередной задачей.

В одну из ночей бомбежка Кремля и автозавода была особенно сильной. Мама в этот день уехала на весь день копать землю на выделенном для нас участке за Волгой. Из-за бомбежки перевозка пассажиров с противоположной стороны реки была запрещена, и маме пришлось остаться до утра за Волгой. Брат с наступлением темноты убежал на крышу дежурить, и я один лежал в своей кроватке в маленькой комнате. Я не спал, когда вдруг надо мной посыпалась штукатурка. Оказалось, что немецкий снаряд попал в наш дом, пробил крышу и наискосок вышел из стены на шестом этаже прямо надо мной (наша квартира была на пятом этаже). Никого на крыше и внутри поврежденной квартиры этот снаряд не задел, но страху наделал много.

Интересно, что ту же ночную бомбежку видела моя будущая жена Нина, которую её мама привезла тогда в Горький на несколько дней, чтобы повидаться с мужем и отцом Нины, Ильей Михайловичем Яковлевым. Перед отправкой на фронт он заканчивал обучение в танковом училище, расположенном недалеко от нас на так называемой Мызе, и Нина, которой тогда было всего четыре года, запомнила на всю жизнь эти страшные картины немецкой бомбежки. Мне тогда шел шестой год.

В октябре 1941 г., без всякого со стороны родителей разрешения, к нам были вселены особые гости. За несколько дней до этого в крайнюю семиметровку на нашем этаже въехала жена предсовмина Латвии с сыном, а 16 октября 1941 г. к нам утром пришел какой-то военный и сообщил маме, что к вечеру к нам вселят женщину с сыном, мы должны вынести нужные нам вещи из маленькой комнаты, оставив там всю мебель. Этой женщиной оказалась жена кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б), секретаря ЦК партии по идеологии и первого секретаря Московского горкома и обкома партии А. С. Щербакова Вера Константиновна. Она приехала к нам с девятилетним сыном Костей. В тот самый день (16 октября 1941 г.) мне исполнилось 5 лет, так что мне он казался гораздо старше меня.

Зима в тот год наступила раньше, чем обычно, и день 16 октября выдался снежным и холодным. Я отправился погулять, вышел к торцу нашего дома и увидел, что сквер рядом с Драмтеатром был весь заставлен крытыми грузовиками, какими-то большими машинами, стоящими плотно друг к другу прямо на клумбах и газонах. Такого ни раньше, ни позже я не видел. Как потом мне объяснили, в этих грузовиках привезли из Москвы жен и маленьких детей самых крупных советских начальников, потому что была большая опасность, что немцы, окружившие кольцом Москву, захватят столицу. Вот Сталин и разрешил семьям руководителей страны срочно покинуть Москву и временно обосноваться в нашем городе. Ведь никакого сравнения между ситуацией в Москве и в Горьком не могло быть. Наш город был еще далек от линии фронта, а Москву отделяли от нее каких-то двадцать километров. Поэтому и привезли в Горький семьи московских начальников, чтобы дать им возможность пересидеть в относительно безопасном месте трудное время.

Мне кажется, что вселили в наш дом только семью Щербакова и жену предсовмина Латвии. Много позже я сообразил, что случайности в таком расселении быть не могло, это означало, что местные власти доверяли папе и маме и понимали, конечно, что в нашей семье жене и сыну одного из вождей советского государства будет безопасно.

Говорило это подселение в нашу квартиру еще об одном важном обстоятельстве. Хотя Сталин и некоторые другие крупные руководители страны решили остаться в Москве в момент, когда город был окружен подошедшими к его ближайшим окраинам немецкими войсками, уверенности в том, что столицу удастся удержать, у вождей не было. Поэтому они и предпочли спасти хотя бы своих ближайших родственников, срочно эвакуировав их подальше и не очень позаботившись о комфортабельном устройстве на новом месте. Все-таки, что ни говори, назвать вполне благоустроенной маленькую двенадцатиметровую комнату в доме без достаточных удобств, да еще в соседстве с незнакомыми им людьми, было нельзя. Такое внезапное решение о переселении родственников доказывает, как плохо себе представляли высшие властители Москвы, включая главу Москвы Щербакова, истинное положение дел на фронтах и как вдруг им пришлось спешить.

Мне казалось, что с начала войны и в течение нескольких послевоенных лет все или почти все люди в стране жили, испытывая нужду. Конечно, я не знал о расслоении общества на простых людей и начальство, видел только то, что творилось вокруг нас, а все соседские дети и вообще все наши знакомые жили примерно в одинаковых условиях. Но Щербаковым посыльные приносили какие-то перевязанные шпагатом коробки, завернутые в желтоватую бумагу, и вскоре мы поняли, что им приносят продукты, о существовании которых мы попросту ничего не знали. Квартирка у нас была маленькой, как я уже писал, кухни и ванной не было, а были две комнаты (одна 18 кв. м и другая 12 кв. м) и туалет. Никаких мусоропроводов заведено не было, поэтому все, как мы называли их, очистки мама выбрасывала в ведерко, стоявшее в туалете под раковиной. И вот в этом ведре мы стали вдруг замечать выброшенные Верой Константиновной обрезки копченых колбас, мяса, а потом я узрел какие-то очень красивые, нежно-розовые аккуратно нарезанные кубики. Я таких в жизни не видел и спросил маму, а что это за чудо.

– Это пастила, – объяснила мне мама, – сладкая, как конфеты, и мягкая.

– А зачем же они её выбросили? – с недоумением спросил я.

– Наверное, Костику она не понравилась, – ответила мама.

На следующий день мама поговорила с Верой Константиновной и попросила её не выбрасывать никакие продукты, что та впоследствии и делала. Вообще мама вспоминала много лет позже, что хотя Щербакова-старшая вела очень замкнутый образ жизни, но была в меру приветлива. Как только немцы были отогнаны от Москвы Красной Армией, наши жильцы вернулись в Москву.