Встречались в его репертуаре и развеселые песни химиков, такие как «Ты возьми, возьми квасцы, а потом ты в них насцы, потом выставь на мороз – и получишь купорос». Припев, начинавшийся словами «Химия, химия, вся зал… синяя…» был вообще хулиганским.

Дедушка часто доставал с полки или из нагрудного кармана пиджака небольшой камертон, ударял его легонечко о стол, раздавался звон, он подстраивался под него и что-то пел. Нередко в 6 утра, когда советское радио начинало передачи песней «Широка страна моя родная», дедушка вместо пафосных слов агитационной песни достаточно громко напевал: «Ничего в стране у нас не стало…». Бабушка тогда говорила ему: «Ну погоди, Александр Васильевич, допоёшься. Вот посадят тебя, тогда узнаешь, где чего не стало!»

Хотя бы кратко я должен рассказать о предках дедушки. В его семье самым дальним известным родственником считался Ермил Худи́н (ударение на последнем слоге), родившийся в 1798 г. Его сын, Филимон Ермилович Худин, жил в 1825–1870 гг. Его дочь, Евдокия Филимоновна (предположительно 1850–1922), вышла замуж за Андрея Кондратьевича Девочкина (1825–1870), сына Кондратия Девочкина (1795–1850), начав еще одну боковую линию в родословной с дедушкиной стороны (мои тетушки, произносили эту фамилию, делая ударение на втором слоге – Девочкин; когда я учился в Тимирязевской академии в Москве, со мной в группе был студент с такой же фамилией, но он ставил ударение на первом слоге). Почти полувеком позже, в 1877 г., родилась внучка Кондратия Анна Петровна Девочкина, дочь Петра Андреевича Девочкина (1858–1909). Последняя сочеталась браком с Петром Васильевичем Кузнецовым (1870–1911), который вел свой род также от Ермила Худина. Он был сыном Василия Дмитриевича Кузнецова (1845–1895) и внуком Дмитрия Кузнецова (1815–1860). Анна Петровна родилась в 1877 г., и я хорошо её помню. Она была великой рукодельницей, жила в Юрьевце и до глубокой старости вышивала на пяльцах и на коклюшках, плела узорные и воздушные кружева иглой, была всегда приветлива и мила. Я был очень удивлен, услышав от своей двоюродной сестры, что тетя Аня, как мы её звали, и её сестра Клава были после революции арестованы за то, что содержали постоялый двор, были сосланы на Соловецкие острова, откуда смогли выбраться, только дав взятку охранникам (сестра сказала мне, что тетя Аня смогла утаить каким-то образом несколько дорогих вещиц, какими и откупилась от стражей, и вдвоем они ухитрилась добраться до Юрьевца).

Мой дедушка был родным братом её мужа, Петра Васильевича Кузнецова, и у них было еще четыре брата – Сергей Васильевич (жил в Москве, и его сын был личным адъютантом Ворошилова), Николай Васильевич, Павел Васильевич и две сестры – Екатерина Васильевна и Надежда Васильевна (1872–1924). Я в жизни встречал только Сергея Васильевича и Екатерину Васильевну (мы звали её тетя Катя). Тетя Катя еще в царское время закончила классическую гимназию, потом сдала экзамены на звание учителя гимназии и преподавала немецкий язык в школах, сначала в Крыму, потом переехала в Юрьевец. Её муж Георгий Иванович Паронянц был моим крестным, когда меня крестили в возрасте, наверное, лет шести или семи (крестной была моя бабушка – Анна Ивановна Кузнецова-Волкова). А Сергей Васильевич жил в Москве, и в тот год, когда я поступил в Тимирязевскую Академию, я несколько раз ездил к нему в огромный жилой дом рядом с Посольством Великобритании на Замоскворецкой набережной.

Бабушка, как я уже говорил, была любимой всеми в семье какой-то особенной, самой глубокой и самой нежной любовью. Она была великой труженицей. Когда я вспоминаю её, встававшую на протяжении десятилетий в пять утра и весь день крутившуюся в заботах об огромной семье и немалом хозяйстве, я не перестаю восхищаться и её трудолюбием, и, без преувеличения, жизнеутверждающим характером.

Ведь мало того что ей надо было накормить, помыть, обстирать всю семью, проследить за тем, чтобы все сделали уроки, но и скотину содержать. Ранним утром надо было выпроводить корову за ворота, когда пастух подгонял всё стадо близко к их дому по дороге на выгон. Я помню хорошо эти минуты: бабушка прислушивалась к тому, что происходит на улице, и когда стадо приближалось и плыл густой звон от разноголосых колокольчиков, притороченных к ремню вокруг шеи каждой коровы, надо было поспешать. Она выгоняла со двора свою корову, запирала ворота, потом надо было задать корма остальным животным, потом проводить детей в школу, потом накормить и отправить мужа на фабрику, потом растопить русскую печку и начать готовить пищу на всю ораву, потом найти время, чтобы раза два сходить на ключик под гору и принести ведра с водой, и так далее, без передыху весь день. Она знала немного грамоту и могла бы прочесть статьи в газете, но времени на это не было, а потому газету читал, возвратившись с работы, супруг.

Бабушка иногда должна была поставить свою подпись под какими-то документами, и на это был особый ритуал: из горницы извлекались очки, их надо было протереть, нацепить на нос, поправить. Потом надо было удостовериться в том, что она подписывается на правильном месте (она спрашивала кого-то рядом, чтобы они развеяли её сомнения), затем расписывалась и тяжело вздыхала, как от трудно выполненного долга.

Помимо дел в доме и заботы о животных она выращивала огромное количество картофеля и овощей на своем участке. Никакой зарплаты дедушки на содержание всего хозяйства никогда хватить не могло, выживали на подножном корме, и именно приусадебный участок кормил всю семью, а помимо этого бабушке нередко приходилось укладывать что-то в кошелку (чаше всего морковь, лук, чеснок, стручки гороха и бобов, яблоки, крыжовник или что-то еще из выращенного в огороде, а также творог или масло, приготовленные домашним способом из молока от своей коровы) и нести на рынок, чтобы выручить хоть какие-то деньги. На них покупали хлеб, соль, сахар и нехитрую одежонку.

Бабушка и дедушка у нас дома в Горьком 1 мая 1949 г. Дедушке было 74 года, бабушке – 69 лет. Фото П.Л. Вышкинда

Дедушка был в семье человеком строгим, не склонным предаваться сантиментам. Он много времени проводил на работе, а возвращался с нее часто чем-то опечаленный или даже раздраженный, поэтому дети и внуки старались держаться от него подальше. А бабушка была всегда рядом, вот и получалось, что она оставалась в семье нерушимым центральным остовом, именно вокруг нее всё совершалось и ею направлялось.

Её роль в семье простиралась гораздо дальше, чем просто накормить, обстирать, обогреть и приласкать всех детей и внуков. Она служила моральным оселком для всех, наставницей и защитницей. Она не доминировала надо всеми и не довлела над домочадцами. Все её просьбы ограничивалось одним словом или короткой фразой, и я не помню, чтобы кто-то ослушался бабушки, попытался воспротивиться её просьбам, вступить в пререкания или злостно ей не подчиниться. Её требования или наказы были понятными и приемлемыми, а потому совершенно абсолютными и императивными. Её мнение всегда было главным и самым ценным.

Домашний устрой был таким, чтобы предоставить всё лучшее детям. Когда я сейчас вспоминаю бабушкину жизнь, я понимаю, в какой бедности она жила, как отдавала детям и внукам последнюю копейку в буквальном, а не переносном смысле. У нее не было никаких украшений или безделушек. Да что там безделушек, за свою жизнь она не приобрела ни одной красивой вещи, ни одного выходного платья. Зимой она ходила в каком-то старом зипуне (её дочки, смеясь, называли его между собой «полупердончиком»), оставшемся у нее, возможно, с молодых лет, а может быть, даже из приданого, полученного от отца при замужестве. Дедушка все-таки ходил на службу, поэтому у него был приличный костюм-тройка, выглядевшее относительно новым пальто, шляпа.

На праздники 1 мая 1949 г. бабушка приехала с дедушкой к нам в Горький, и папа попросил нашего соседа Павла Абрамовича Вышкинда сделать несколько фотографий нашей семьи. Я учился в 5-м классе и помню хорошо этот случай. Дедушка обрадовался возможности сфотографироваться с дочкой и её семьей. Он причесал волосы, расправил перед зеркалом усы и выглядел молодцом. А бабушка застеснялась и поникла. Она была в старом выцветшем и поистертом платьишке и почувствовала себя неважно. У мамы было одно выходное платье, висевшее в шкафу, и она предложила своей маме переодеться в него. Дедушка тут же одобрил идею и заставил бабушку переодеться, она подчинилась, обрядилась в это платье, но была так смущена и нервирована, что даже прекрасные фотографии выдающегося мастера Вышкинда передали этот душевный дискомфорт бабушки.