Ей на фотографии 25 лет

Екатерина Александровна Кузнецова, моя тетя Катя, по рассказам своих сестер была писаной красавицей, высокой, изящной, веселой и пользовавшейся всеобщей любовью родных и друзей. Она закончила Ивановский техникум, работала чертежницей на одном из заводов в Иваново и вышла замуж за журналиста Александра Ивановича Козлова, который вскоре стал специальным корреспондентом газеты «Известия» по Ивановской области. Однако прожила она недолго, скончавшись во время родов, как говорили, от неизлечимой болезни почек. Случилось это в феврале 1942 г. Муж её в это время был на фронте, моя бабушка бросила всё и помчалась из Юрьевца в Иваново, где умирала дочь.

До своей смерти Александр Иванович Козлов поддерживал тесные связи с моими папой и мамой. Я помню, что он очень печалился неизлечимой болезнью папы и писал ему длинные письма с перечислением всяких народных средств борьбы с туберкулезом. В 1969 г. в Издательстве Академии наук СССР вышла в свет моя большая монография «Молекулярные механизмы мутагенеза». В том году в Киеве проводили конференцию, на которую я поехал, взяв с собой всю нашу семью и маму. Козлов в это время работал руководителем группы журналистов «Известий» на Украине и жил в Киеве. Я позвонил ему, мы встретились и провели несколько часов, слушая рассказы дяди Саши, как я звал его, о годах жизни с тетей Катей, оставившей о себе замечательные воспоминания.

В том же феврале 1942 г. в семье Кузнецовых произошло еще одно тяжелое событие. Когда бабушка уехала в Иваново к умирающей дочери, её младшая дочь Рита, закончив зооветеринарный техникум, начала работать по специальности в соседнем с Юрьевцем совхозе. Шла война, а еще 26 июня 1940 г. Президиум Верховного Совета СССР постановил за прогул и даже за 20-минутное опоздание на работу подвергать провинившихся исправительно-трудовым работам или тюремному заключению сроком от двух до четырех месяцев. С началом войны Сталин распорядился строго выполнять это постановление. Когда бабушка срочно уехала в Иваново, тете Рите понадобилось вернуться домой за теплой одеждой (стояла лютая зима 1942-го, оставившая след во всемирной истории, так как из-за нее многие немецкие солдаты оказались обмороженными и искалеченными; карикатуры тех лет, изображавшие фашистов, обмотанных по глаза тряпками и дрожащих у костров в «зверской России», сохранились в русских музеях до сих пор).

Мама и тетя Рита в Юрьевце в 1969 г.

Тетю Риту отпустили домой до определенного часа следующего дня, но выбраться из Юрьевца она в срок не смогла: началась ужасная пурга, и никто не брался выехать за околицу, чтобы отвезти её на место работы. В результате она добралась до своего свиносовхоза только к вечеру. На следующей же неделе её вызвали в Юрьевецкий районный суд. Бабушка уже вернулась с похорон тети Кати и отправилась с младшей дочерью на суд. Но домой она уже шла одна, так как тетю Риту без долгих разбирательств осудили, назначив ей тюремное наказание, и прямо в суде взяли под стражу. Конечно, это было страшным испытанием для бедной бабушки.

Тетя Лиза вышла замуж за авиационного техника Александра Васильевича Бугрова, успешно закончившего Горьковское авиационное училище, и уехала в годы войны с ним сначала в Омск, а затем в Новосибирск. Потом они перебрались в Юрьевец. Рядом с домом родителей жены Бугров построил своими руками дом-пятистенку, а затем с семьей переехал в Горький. Александр Васильевич нашел работу на Горьковском авиазаводе и в очередной раз построил добротный дом для своей семьи (у них родились две дочери, Елена и Татьяна, и сын, Евгений) в пригороде Горького. Руки у него были золотые, и я помню, какой замечательный паркетный пол он выложил в новом доме.

Тетя Галя, будучи молодой девушкой, приехала к нам в Горький и устроилась шофером в гараж Горисполкома. Папа помог ей найти эту работу, но после этого он стал постоянно призывать юную шоферицу учиться дальше, приобретать более солидную работу, расти и совершенствоваться. Насколько я знаю, тетя Галя сначала просто зверела от папиных нравоучений и понуканий, но все-таки своего он добился. Она закончила заочно среднюю школу, после чего папа сумел уговорить начальство Института иностранных языков принять его родственницу в качестве студентки. Тетя Галя закончила институт, получила диплом о высшем образовании и стала преподавать английский в школах в городе Горьком. Замуж она не вышла (как-то мама сказала мне, что у тети Гали был жених, но он погиб на войне). Она была невысокого роста, но, как и все Кузнецовы, очень привлекательной, поэтому всегда была окружена кавалерами, однако вбила себе в голову, что можно обойтись без семейных уз.

Младшая сестра мамы, Маргарита, у которой мама была крестной матерью, напротив, была ревностной сторонницей семейного очага и семейных ценностей. Она была младшей в семье Кузнецовых и всеобщей любимицей. Когда я вспоминаю её, я слышу в ушах раскатистый смех тети Риты, её бесконечные розыгрыши близких и шутки. Она была, что называется, искрящимся и добрейшим существом. Прадедушка, Иван Андреевич Волков, души в ней не чаял и баловал свою младшую внучку, как только мог. Об этом все мои тетки и дядя Толя часто вспоминали и, глядя на нее, всегда приговаривали:

– Ну, Ритуля, ведь ты с юных лет была дедушке любезнее всех нас вместе взятых.

Он позволял ей такое, чего никому бы не спустил. Мама несколько раз вспоминала, что он потакал любым её проказам, что ей ничего не стоило отобрать у дедушки любые вещи, даже те, какими он очень дорожил, например, табакерку, без которой его жизнь представить себе было невозможно. На кухне в их доме – главном месте, где вся семья проводила больше всего времени, в углу у печки был прикреплен рукомойник, а под ним высокое ведро, в которое также сливали и помои.

– Ритонька! – обращался к ней ласково дедушка. – Ты смотри у меня, не брось табакерочку-то в ведерко.

Табакерка тут же, конечно, оказывалась выброшенной баловницей именно в помойное ведро.

– Ах ты, стерьва такая, подугорная, дерёть тя коза, – начинал ругаться дед, хотя все видели, как он счастлив играть таким образом с любимицей (кстати, ругательство «подугорная» происходило от положения дома: он располагался наверху Пятницкой горы, которую в годы моего детства называли Горой имени 25-летия Октября, те же, кто жил внизу, был классом ниже, это были «подугорные»).

Ритонька (как мы все её звали) после освобождения из Кине-шемской тюрьмы (пробыла она в заключении почти полгода) работала по специальности в хозяйстве при Юрьевецком пивзаводе.

В нее влюбился высокий красавец с прямо противоположным характером – малоразговорчивый Юрий Михайлович Меньков, механик Юрьевецкого порта. Они составили замечательную пару. Ритуля превращала жизнь в праздник, Юра млел от любви к жене, всегда улыбался и отделывался малосложными репликами. Он был удивительно приятным, родственным и теплым человеком. Двое их детей – Лида и Миша – продолжают их род.

Итак, после смерти родителей мой будущий отец в одиннадцатилетнем возрасте оказался в семье его дяди. Но жизнь там показалась мальчику невыносимой, а характер был, видимо, очень свободолюбивым, и папа вскоре ушел из приемной семьи и стал жить независимо. К этому времени он успел закончить четырехклассное городское училище (в одной из автобиографий папа написал, что вначале его отдали в еврейскую школу при синагоге, но учить иврит он не захотел, после чего и был принят в городское училище).

Н. И. Сойфер между 1922–1928 гг.

Как писал папа в своей автобиографии: «Одиннадцати лет я начал вести самостоятельную жизнь». Он устроился учеником в матрасную мастерскую Бориса Сумятского в Мариуполе. Вот отрывок из автобиографии папы, написанной им в 1931 г.