Однако в Саратове с ним случилось нечто, что сломало его блестящую карьеру. В 1947 г. по случаю 30-летия Октябрьской революции в Москве было проведено торжественное заседание, на котором Молотов выступил с цветистой речью о достижениях советской власти. В числе прочих эпохальных успехов было упомянуто гигантское развитие ткацкой промышленности, причем Молотов выразился запоминающимся образом, заявив, что тканей выпущено в последнем году столько, что если растянуть их в одну линию, то лента опояшет расстояние от Земли до Луны и обратно.
На следующий день начальник училища и три его заместителя собрались вместе, чтобы отметить столь знаменательную дату, и кто-то из офицеров позволил себе выразить некий скепсис и заявить, что это на самом деле замечательно, что ткани хватает дотянуться до Луны, но вот заказать себе парадное обмундирование офицеры не могут до сих пор, потому что сукна на их одёжку нет вовсе. Все четверо дружно посмеялись над этим рассуждением и перешли к другим темам, но один из пировавших быстро состряпал донос в «органы», сообщив о настроениях коллег.
Через несколько дней начальника училища, генерал-майора советской армии и двух его заместителей, включая дядю Толю, вызвали в НКВД, где им объявили, что за антисоветские разговоры их увольняют из армии. Еще через пару дней их исключили из партии, и они оказались выброшенными из жизни. Дядю Толю арестовали и несколько месяцев продержали во внутренней тюрьме НКВД в Саратове. Однако ему хватило мужества не подписаться ни под какими обвинениями в антисоветской деятельности, и в конце концов его освободили из КПЗ, лишив всех боевых наград, полученных за службу в действующей армии в годы войны. Я не знаю этого точно, но какие-то отголоски событий тех лет доходили до меня, говорившие о том, что дяде Толе пришлось пережить в тот момент еще одну драму. Как мне помнится, жена после ареста бросила его, и, вернувшись из заключения, он не нашел больше семейного убежища.
Он срочно приехал из Саратова в Горький, где жила наша семья и одинокая тетя Галя – учительница английского языка в средней школе. Дядя Толя поселился в её семиметровой комнатенке в щитовом бараке, почти каждый день он приходил к нам, и папа диктовал ему письма в самые разные органы – от Политбюро или ЦК партии до Министра обороны СССР с покаяниями, объяснениями и просьбами восстановить на работе, в партии, вернуть воинские награды и т. и. У дяди Толи был непростой характер, нередко он с доводами папы не соглашался, споры доходили до крика с обеих сторон, он вскакивал, натягивал шинель и, хлопнув дверью и не простившись, выскакивал. Но все-таки дело двигалось, и письма в конце концов уходили по разным адресам.
Наконец, дядю Толю, что называется, трудоустроили. Его знакомец, генерал М. Г. Сериков, стал председателем Горьковского отделения Добровольного Общества Содействия Армии, Авиации и Флота (ДОСААФ) и получил разрешение взять дядю Толю своим заместителем. Хоть это была и не действующая армия, но все-таки по торжественным дням начальству ДОСААФ разрешали надевать их военную форму, и мне кажется, что дяде Толе нравилось щеголять в кителе с погонами с двумя просветами, хотя до полковника и тем более генерала ему уже было не дослужиться.
Оставаясь в глубине души боевым командиром, начальником штаба дивизии, дядя Толя нередко приносил с собой коробку цветных карандашей и рисовал планы военных баталий. Он помечал позиции вражеских и советских передних краев. Стрелы разного цвета показывали направления движения пехоты, моторизированных частей, прерывистыми цветными линиями были изображены направления ударов авиации, кружочками помечались доты и дзоты и так далее и тому подобное.
Дядя Толя прожил долгую жизнь, примерно через восемь лет работы в ДОСААФ он перешел на другую работу. Будучи инженером достаточно высокого уровня, он сдал экзамены и прошел конкурс на начальника земснаряда (наверное, одного их самых сложных для тех времен технического гиганта, требовавшего серьезных инженерных знаний) и начал работу по углублению русла Волги при строительстве нескольких гидроэлектростанций на этой могучей русской реке. Затем он перебрался со своим земснарядом в Литву и некоторое время проработал там.
Иначе сложилась судьба его младшего брата Ивана Александровича. Он закончил лесотехническое училище перед войной и стал работать лесничим в самом большом леспромхозе Ивановской области. В первые же дни войны его призвали в армию, хотя у него оставалось дома шестеро маленьких детей. Перед отправкой на фронт новобранцев свезли в Горький, чтобы научить держать в руках ружье, стрелять, слушать приказы и понимать их. Моя мама, которая была старше дяди Вани и с детства шествовала над ним, всегда плакала, когда вспоминала о своем младшем брате. Как она говорила, он был практически слепым, и если снимал толстенные очки, становился беспомощным, так как должен был вытягивать руки вперед и ощупывать пространство перед ним, в котором всё было для него белым и серым. Конечно, ни для какой формы военной службы он был непригоден, но для коммунистических правителей война с немцами была, видимо, столь неожиданной, что все гуманные лозунги, которыми власти демагогически пользовались, ушли на задний план, и в армию стали забривать всех подряд. Так и дядя Ваня оказался в военных частях.
Мама вспоминала, что когда она несколько раз приходила на территорию горьковского кремля, где в казармах держали около двух недель новобранцев, она видела, каким беспомощным был её брат Ваня, несколько раз она наблюдала, как сержант, гонявший солдатскую массу по плацу, орал на не поспевавшего в такт со всеми почти слепого младшего брата.
Екатерина Александровна Кузнецова. Юрьевец. 1 октября 1934 г.
В ту зиму стояли лютые морозы, за каких-то десять минут на воздухе можно было отморозить носы, щеки и уши, и мама радовалась, что дядя Ваня пришел в армию в добротных, так называемых чесаных, валенках, которые выдавали работникам лесничеств. Хоть ноги не отморозит, думала мама. Каково же было её удивление и возмущение, когда она вдруг увидела в последний день перед отправкой солдат на фронт, что её брата поставили в строй в каких-то тонюсеньких штиблетах из кожезаменителя.
– Где твои сапоги, Ваня? – прокричала мама брату из-за низенького ограждения плаца. Он кивнул ей головой на лейтенантика, стоявшего в стороне от цепи солдат.
– Что, это он у тебя их отобрал? – спросила мама.
Брат утвердительно кивнул старшей сестре. А надо сказать, что еще со своего юрьевецкого девичества мама пронесла через всю жизнь важное качество характера: в сложных ситуациях она не терялась и не боялась поднять голос в защиту того, что она считала честным и правильным. Помогало, конечно, и осознание того, что она – жена старого большевика и редактора областной газеты. Поэтому она вдруг перешагнула через заграждение и направилась прямо к лейтенантику, который еще не понял, что происходит. А мама прилюдно закричала на этого жулика и заявила, что если сейчас же он не вернет её брату отобранные валяные сапоги, то она дойдет до высшего начальства, но добьется, чтобы его судили за мародерство. Мама умела формулировать свои мысли таким языком, который мгновенно доходил до ума тех, к кому она обращалась. Ставши пунцовым, лейтенантик попробовал было огрызаться, но быстро сообразил, что за благо для него будет сбегать в расположение части и принести отобранные у беззащитного солдата валенки. Минут через пятнадцать дядя Ваня получил их назад, а уже на следующий день этих абсолютно необученных солдат отправили на фронт, и там он погиб. Из пришедшей похоронки стало известно, что дядя Ваня был похоронен в братской могиле № 1 в деревне Шейкино Нелидовского района Калининской области.
Маргарита Александровна Кузнецова. Юрьевец. 18 июля 1951 г.
