— Прости, Хадижа, но нам нельзя разговаривать с незнакомцами на улице, особенно с мужчинами, — когда та села на заднее сидение под внимательным взглядом охранника, объяснила ей Зулейка. — Это харам! Грех!

— Я всего лишь подсказала им дорогу, — наблюдая в окно, как охранник, наконец, оставляет в покое несчастных туристов и идет к машине, буркнула Хадижа.

Ей все меньше нравилась эта странная религия, где все нельзя.

Как только автомобиль остановился у нужного дома, Хадижа вышла из салона.

Квартал, в котором был дом Мохамеда, разительно отличался от того, где жил Саид. Именно здесь можно было увидеть настоящий Рио-де-Жанейро с его гомоном голосов и смеха, с музыкой, льющейся из радиоприемников. Вокруг ходили люди, обсуждали свои повседневные заботы, смеялись, целовались, собирались в небольших кафе, или на пляж, и никто не обращал никакого внимания на девушку, с любопытством и некой завистью рассматривающую все вокруг.

Ей больше всего хотелось окунуться в эту жизнь чужого города. Походить по его улочкам, побывать на пляже, поплавать, но она понимала, что, скорей всего, это из разряда «большой грех». Она проследила взглядом группу молодых людей, прошедших мимо в небольшое открытое кафе на углу улицы.

В дверях стояла сбитая женщина с копной кудрявых волос, перехваченных пестрой повязкой и доброжелательно улыбалась новым посетителям.

— Заходите к доне Журе! Здесь вы найдете горячие и свежие пирожки и самый холодный лимонад! — зазывала она людей.

Девушка, даже не понимая слов женщины, шагнула в сторону кафе и тут же была остановлена Зулейкой:

— Хадижа, нам сюда, — взяв девушку под руку, видя, что та никак не реагирует на зов, повела ее в другую сторону.

Хозяйка кафе, хмыкнув, проводила глазами удаляющихся женщин, пожала плечами, пробормотав:

— Это вам не шутки, — и скрылась в глубине помещения.

Девушка в сопровождении Раньи, Зулейки и двух охранников стояла перед дверью дома родственников и от волнения уже не помнила ни о хозяйке кафе, ни об остальных людях на улице. Не поднимая головы, девушка шагнула в открывшуюся дверь.

Гостиная, где находились все родственники, была не настолько огромна, как в доме у отца, но тоже с легкостью вмещала всех людей, что там собрались. Антураж дома был был смесью европейской и восточного стиля. Запахи пряностей и еще чего-то цветочного витали в воздухе.

— Ас-саля́му але́йкум, вы принесли свет в мой дом, — поспешил к ним на встречу мужчина среднего роста в восточном одеянии.

— Уа-але́йкуму с-саля́м, Мохамед — ответили на приветствие женщины.

Хозяин дома застыл, рассматривая Хадижу, словно сравнивая с той маленькой девочкой, что была сохранена в их памяти. Дядя Али первый подошел к ней и, обняв за плечи, прошептал:

— Не волнуйся, дорогая, по тебе все здесь очень скучали, — он провел ее в центр комнаты.

После нескольких секунд давящей на уши тишины к девушке подошла Латиффа.

— Хадижа, золотце мое, — со слезами на глазах прошептала женщина, прижимая её к себе. — Я уже и не надеялась увидеть тебя живой.

Девушка вздрогнула, ощущая теплые руки на своих плечах, через секунды тепло от них, казалось, растеклось по всему телу, затрагивая самое сердце. Наверное, так чувствует себя ребенок в объятьях матери.

Когда Латиффа выпустила племянницу из своих объятий, девушка тут же увидела другую женщину: она, сжимая пальцы так, что побелели костяшки, молча смотрела на нее и плакала.

— Хадижа, слава Аллаху! — произнесла она, буквально падая в объятья девушки.

Хадижа могла лишь давать себя обнимать, поглаживая женщину по спине, пытаясь успокоить.

— Ну, ну, Зорайде, — вмешался дядя Али. — Успокойся, ты пугаешь девочку, — он мягко приобнял женщину за плечи, отстраняя от девушки.

— Да, да, — закивала Зорайде, пытаясь унять слезы. — Простите.

— Все хорошо, — понимающе кивнула Латиффа. — Зорайде, пойдем посмотрим, готово ли угощение.

Женщина послушно кивнула, и они скрылись в стороне кухни.

Хадижа опустилась на диван рядом с дядей Али. Это был единственны человек, с которым она была знакома дольше всего, и чувствовала себя уверенней рядом с ним. Она рассматривала обстановку дома.

— Саид позвонил и сказал, что будет позже, — проговорил Мохамед, наблюдая за племянницей.

Он, как и все остальные, не мог поверить и до конца осознать горькую правду: Жади больше нет, и хоть мужчина не питал особой любви к сестре жены, но, упаси Аллах, не желал ей смерти. И чувство потери, омрачившее радость от возвращение в семью Хадижи, коснулось и его.

Да и мог ли мужчина назвать это действительным возвращением? Брат рассказал о несчастье, произошедшим с девочкой, и теперь, смотря на девушку, сидящую напротив него, Мохамед не мог избавиться от чувства, что она, прожив все эти годы в чужой стране, сама стала чужой для них. Как он ни старался, но не мог увидеть в этой девушке малышку Хадижу. Нет, он был рад за брата, рад возвращению племянницы, но тревога сжимала его сердце.

"Бедный мой брат", — Мохамед ощущал, что не пришел конец неприятностям, которые ждут их семью.

— Хорошо, — кивнула Ранья. — Когда мы были в торговом центре и обновляли Хадиже гардероб, Саид позвонил и сообщил, что задержится.

— Теперь осталось подобрать только платки, — взглянув на падчерицу, произнесла Зулейка.

— Платки, — оживился Мохамед, сияющими глазами смотря на племянницу, — У меня в магазине лучшие платки. Можем прямо сейчас подобрать любые, какие тебе понравятся, — обратился Мохамед к ней.

Хадижа лишь вежливо улыбнулась в ответ, не понимая, о чем идет разговор, пока дядя Али не перевел ей.

Женщины вернулись с кухни, неся на подносах чай и сладости.

— Попробуй лукум, — улыбнулся девушке дядя Али, — В детстве ты его обожала.

Хадижа аккуратно взяла с тарелки небольшой кусочек нежно-желтого цвета, посыпанный сахарной пудрой. Сладость вязкой на языке, оставляя после себя нежный вкус апельсина. Ей понравилось, но вкус лакомства не показался знакомым.

— Очень вкусно, — поблагодарила она.

За поеданием сладостей и чаепитием все немного расслабились. Мохамед и дядя Али начали обсуждать какие-то деловые вопросы. Ранья и Зулейка рассказывали Латиффе о Малике и Мунире, что сейчас остались дома с нянями, и говорили, какая она счастливая, что Аллах дал ей еще одного малыша. Женщина улыбалась, положив руку на свой уже слегка округлый живот:

— Да, мы с Мохамедом очень хотим второго сына. Особенно сейчас, когда Самира уже замужем, а Амин вот-вот уедет учиться в Сан-Пауло.

— Мне бы тоже хотелось родить Саиду еще одного ребенка, — улыбнулась Зулейка.

Ранья со злостью посмотрела на соперницу, но промолчала.

Хадижа наблюдала эту повседневную семейную жизнь, и она казалась ей странной и незнакомой. Девушке было жаль, что из-за языкового барьера она ничего не понимала, но сама атмосфера дома и семьи заставляли чувствовать себя спокойнее. Ее действительно здесь любили и скучали, и от этого становилось теплее на душе.

— Мне очень жаль, что так произошло с твоей матерью, — тихо произнесла Зорайде, подсевшая рядом. — Она была мне как дочь. Да простит ее Аллах, — тихо проговорила она.

Хадижа ничего не поняла из слов женщины, но видя слезы в ее глазах и слыша печаль в голосе, накрыла ее ладонь своей, и грустно улыбнулась, глубоко вздыхая.

Звук открывающейся двери заставил всех посмотреть на вошедших в дом.

— Самира! Амин! — встала им на встречу Латиффа. — Хадижа приехала в гости.

Но они и сами уже увидели девушку, смотревшую на них с интересом. Самира была одета почти как сама Хадижа, и, что бросилось девушке в глаза, на ней не было платка. Амин же был на две головы выше, симпатичным молодым парнем, с добродушным и по-детски искренним выражением лица.

— Ты так изменилась, — проговорил Амин, рассматривая кузину с ног до головы.

— Подросла, — рассмеялась Самира, первая решаясь обнять сестру.