Пока он рассказывал, иногда замолкая на минуту или две, они прошли несколько залов и поднялись на смотровую площадку Института. С крыши открывался великолепный вид на Сену, Нотр-Дам де Пари и статую Святой Женевьевы — покровительницы города, но Хадиже сейчас было не до красивой панорамы Парижа. Она чувствовала, как её трясло, но не от холодного ветра, а от всей этой истории, трагическими и несправедливыми картинами прокручивающимися в голове. Плохо, когда ты не помнишь себя, свою семью, но ещё хуже, когда твоя семья от тебя отказывается.

Зейн стоял чуть в стороне, рассматривая пейзаж, но на самом деле был всё ещё погружён в свое прошлое, о котором старался не вспоминать столько лет. Казалось, старые раны и обиды давно забыты, но стоило их задеть, как снова заныла душа. Вдруг он почувствовал лёгкое прикосновение к своей руке. Пальцы Хадижи, тёплые и нежные, переплелись с его и крепко сжали. Он посмотрел на неё, а она — на открывающийся с крыши вид. Зейн был благодарен ей за эту немую поддержку, за печаль, возникшую в её глазах по мере его рассказа. Ему так хотелось притянуть девушку к себе, эту упрямую, странную, строптивую красавицу, что заставляет его ломать свой привычный мир и смотреть на него по-другому.

— Давай спустимся в кафе? — нарушил он молчание.

Хадижа тут же отпустила его руку, отошла в сторону, словно смутившись своего порыва.

— Да, — кивнула она.

Они спустились на десятый этаж, в кафе; как раз в тот зал, где и была стена с алюминиевой мозаикой. Меню привлекало знакомыми восточными блюдами, но аппетита совсем не было.

— Ты голодна? — спросил Зейн.

— Нет.

— Тогда кофе? — предложил он.

Хадижа неопределённо повела плечами, наблюдая как светочувствительные диафрагмы с помощью расширения и сужения, регулируют освещение в помещении, оставляя на полу и стенах причудливые геометрические узоры.

— Так ты никогда с ними больше не встречался? С матерью? Отцом? — спросила Хадижа.

— Мама умерла, когда мне было двадцать три, — ответил Зейн, гипнотизируя кофе в небольшой кружечке, принесенное официантом, — А отец как — то он был на открытии моего первого клуба, чтобы ещё раз напомнить, что я позор семьи.

Хадижа вздрогнула. То, что случилось с Зейном, роднило их. Давало ту эмоциональную ниточку, чтобы он стал понятнее, перестал быть таинственным египетским принцем, а превратился в человека, способного понять её.

— Мне очень жаль, — тихо произнесла она, слишком хорошо понимая, насколько пусты эти слова.

Пальцы нервно скомкали салфетку на столе, но были накрыты его теплой ладонью.

— Спасибо, Хадижа, — голос был хриплым, но на губах возникла улыбка, — Но это дела давно прошедших дней. И я рассказал тебе это все не ради того, чтобы ты пожалела меня, а чтобы дать тебе понять, что семейные узы — это одно из самых дорогих, но, при этом, хрупких нитей. Твоя мать, — Зейн вздохнул, — она не ценила этих нитей. Они мешали ей, словно паутина, но я не хочу, чтобы с тобой сейчас происходило то же.

— Я…

— Запуталась? — скорей больше подтвердил, чем спросил мужчина, — Понимаю. И я не прошу тебя в секунду стать другой. Даже больше, я хочу, чтобы ты осталась собой, именно такой, какая ты есть. Не чувствуешь в себе желание носить хиджаб и молиться пять раз в день, это твой выбор, но и ночные гулянки, наркотики и тюремные камеры — не совсем твоё. Я прав?

Хадижа утвердительно кивнула.

— Единственное, что я тебя прошу, это не обрывать связи, не отказываться от семьи, до конца не поняв свои чувства. Не отказывать от… меня, — голос Зейна снизился до шёпота, а девушка вздрогнула.

От его голоса, взгляда и прикосновения по телу проходила тёплая волна. С его словами Хадижа тоже не могла не согласиться.

— Хорошо, я позвоню отцу и, обещаю, громких заявлений о том, что я ухожу из семьи, не будет, — неловко пошутила она, пытаясь сбросить наваждение.

— Я рад, но, как я полагаю, возвращаться домой ты не собираешься?

— Нет, — убрала свою ладонь из его Хадижа, спрятав руки на своих коленях, — Мне нужно еще побыть самой по себе.

— Почему-то я так и думал, — облокачиваясь на спинку стула, улыбнулся Зейн, вытащив что-то из кармана и выкладывая на столешницу.

— Что это? — с непониманием она посмотрела на небольшие ключи.

— Ключи от твоей квартиры.

— Моей чего?! — округлила глаза Хадижа.

— Квартиры. Поехали, — встал Зейн из-за стола, расплачиваясь по счету и забирая ключи назад, — Сейчас все увидишь сама.

Небольшая квартирка-студия недалеко от Академии Изобразительных Искусств, с видом на Сену, уже полностью обустроенная, светлая и уютная.

— Я велел перевести некоторые твои вещи, — сказал Зейн.

— Спасибо, — поблагодарила Хадижа осматриваясь, — Зейн, это слишком шикарный подарок я не могу его принять, — посмотрела она на мужа, прекрасно зная о стоимость жилплощади в этом районе Парижа.

— Это твоя квартира, мой Марх тебе, — серьезно сказал Зейн.

— Марх?

— Подарок, который жених делает невесте, и это её гарант, что останется с ней, даже если брак не сложится.

— Разве его не дарят во время свадебной церемонии? — нахмурилась Хадижа, припоминая что-то из той информации, что читала перед свадьбой.

— По правилам, — улыбнулся Зейн, признавая, что она его подловила, — но мы с тобой не слишком им следуем. При том, так я хотя бы буду знать, где ты.

— А как же мои охра… Телохранители? — фыркнула Хадижа, но уже без былой обиды.

— Я отослал их, — шагнул ей навстречу Зейн, беря за руку, — В одном ты была права. Я не должен был делать это в тайне от тебя.

— Да, — Хадижа посмотрела на их соприкасающиеся ладони, вдруг всем телом ощущая тепло и дрожь, что мурашками прошла по позвоночнику, чтобы остановиться внизу живота, — Но и ты прав, Самат опасен и этого не стоит забывать, даже если он находится за тысячу миль отсюда.

Она подняла голову, встречаясь взглядом с тёмно-карими, почти черными глазами. От этого взгляда хотелось спрятаться и одновременно смотреть вечно, он затягивал в себя как бездна, как… космос. Подчиняясь неясному желанию, Хадижа привстала на цыпочки, потянувшись за поцелуем, но Зейн лишь легко коснулся её лба губами, отстраняясь.

— Спокойной ночи, Хадижа, — попрощался он, отходя к двери.

Девушка чуть было не сделала шаг в его сторону, то ли в попытке удержать, то ли пойти с ним, но остановилась, гордо вскинув голову, но не в состоянии скрыть горящих румянцем щек.

— Спокойной ночи, Зейн, — ответила она, судорожно выдохнув, когда высокая мужская фигура, наконец, скрылась за дверью.

— Ух, ты! — воскликнула Одетта, осмотрев квартиру Хадижи, — Она шикарна! А твой муж не ищет вторую жену? — приземляясь в одно из двух квадратных кресел, стоящих в совмещенной с кухней гостиной, спросила она, — Шучу я, шучу, и не смотри на меня так, — подняв руки в примирительном жесте, тут же сказала она.

— Как так? — ставя на небольшой журнальный столик поднос с двумя чашками горячего шоколада, спросила Хадижа.

— Так, что, если бы ты могла испепелять взглядом, то я бы уже превратилась в небольшую такую, аккуратную кучку пепла, — проиллюстрировала жестами свои слова Оди, — Твой муж, конечно, мужчина горячий, как песок Сахары в полдень, но надевать платок, а тем более вступать в религиозную конфессию с несколько ограниченными представлениями о правах женщин — нет, спасибо, воздержусь. Моя религия — искусство.

Хадижа засмеялась, наблюдая за тем, с какой игрой, пафосными жестами и преувеличенными вздохами был сказан этот монолог.

— Тебе нужно было не на художника, а на актрису.

— Одно другому не мешает, — фыркнула Одетта, — Вот понавешу своих картин в Лувре, тогда можно и на сцену.

— Какая уверенность, — засмеялась Хадижа, — Сначала покори Лез-Аббатуа.

— Мадам, вы, сомневаетесь в моём искусстве? — шутливо отозвалась Одетта, — Не волнуйся, милая мордашка, твоя работа будет висеть на соседней стене.