В небольшой зале в глубоких креслах, обтянутых красным материалом, устроились человек 12-15 зрителей. Анна Владиславовна не желала смотреть на этих людей. Погасили фонарь. Громкий разговор прекратился, невидимая рука подёргала колокольчик.

   — Господа, что, фарсик опять? Трагедия? — спросил кто-то из гостей.

   — Пастораль! — гордо объявил Иван Кузьмич. — Прошу Вас обратить внимание на приму, такого ещё не видели у меня.

   — Дворянка? — поинтересовался тот же голос.

   — На сей раз из простых, но того стоит, — сообщил Бурса. — Ежели желаете дворянку на моей сцене лицезреть, так пожалуйте в следующий раз. Уже есть кандидатура.

   — Что, приличных кровей кобылка? — спросил из темноты помещик Междуоков — ближайший сосед Бурсы, не пропускающий ни одного спектакля.

   — Позвольте представить, — сказал Иван Кузьмич, жестом обращая внимание на застывшую в своём кресле Анну. — Моя родственница и в некотором смысле собственность, Анна Владиславовна Покровская. В следующем спектакле предполагаю поручить ей главную роль.

Может быть этот разговор в полутьме ещё бы продолжался, но бархатный тяжёлый занавес мягко колыхнулся и поехал вверх. Осветилась квадратная глубокая сцена.

   — Новейшая пастораль! — объявил, появляясь в середине сцены, актёр. — Пьеса господина Чернобурова в исполнении людей, пребывающих в счастливой собственности господина Ивана Кузьмича Бурсы.

Ощутив на себе жадные взгляды зрителей, Анна была довольна тем, что представление началось, и сама сосредоточилась на сцене.

Богатая декорация изображала нечто древнегреческое: белые фигуры на фронтоне казались подлинно мраморными, с круглого балкончика, извиваясь спадали вниз бумажные зелёные лозы. А пять дорических колонн, покрашенные под медь, казалось, звенят от прикосновений. Лужайка перед зданием была устелена травами и цветами, по всему живыми, присутствовал даже запах, хотя и не совсем цветочный. На конферансье красный комический раздутый фрак с крупными белыми пуговицами, пришитыми в самых неожиданных местах. На голове актёра синий небольшой паричок с бантиком на затылке.

   — Любовь в трёх актах! — взмахнув широкими рукавами, объявил актёр. — Действие первое: Она как Клеопатра!

В зале было душно. Раздались ленивые хлопки. Чернобуров завозился в своём кресле. Отвесив глубочайший поклон, конферансье попятился задом и ретировался за левую кулису.

   — Что же ты, дурак, не то сказал? — возмутился вдруг Чернобуров. — Господа, пастораль называется «Поцелуй». А, впрочем… Да, я позабыл. Я это название из пьесы забрал — под шофе был, господа.

На сцене появились несколько девушек в костюмах пастушек и пастух. Где-то на дворе истерически ржал жеребёнок. Под своды театра проникала брань мужиков с дороги, а пастушки, разделившись парами, делали утомительно долгий реверанс перед пастушком. За реверансами последовали, произносимые в неподвижности, пошленькие диалоги в стихах.

и беленькое пастушка с неестественно большой грудью, прикрыла ладошкой прозрачную юбочку между ножек, выписывающих очередной крендель.

Кто-то из помещиков задремал и, когда на сцене звучала нежная флейта, звук её сопровождался сонным свистом и похрапыванием.

У одной из актрис, когда она оголилась, вставая, в свою очередь, на колени перед пастушком, обнаружилась приличная беременность, и после приложения уст женщину вырвало, что зрителям понравилось, даже послышались аплодисменты.

   — Дрессировка! — восхищался Грибоядов. — Школа. Ты, Иван Кузьмич, педагогическое дарование.

Анна Владиславовна вздрогнула, когда на сцене в платье Клеопатры появилась Татьяна.

   — Господа! Прошу внимания! — не удержался и выкрикнул Иван Кузьмич. — Прима!

Жадные взгляды нескольких человек, превратившихся на мгновение в одно сопящее алчущее создание. Хрипящее, подкашливающее, скрипящее креслами, пускающее слюну и газы, жадный взгляд этого единого потного животного упёрся поначалу в высокую кручёную причёску на голове Татьяны, опустился ниже, скользнул по всему её обнажённому телу и вновь вернулся на лицо.

Анна с трудом сдержалась от вскрика. Глаза Татьяны были глазами приговорённой к смерти. Очень красивое, и без того белое лицо, казалось прозрачным и одновременно с тем каменным.

   — Ничего прима, — сказал Грибоядов, — бледная.

Анна Владиславовна, чтобы не крикнуть, не вскочить на ноги, вцепилась обеими руками в подлокотники своего мягкого кресла.

   — Смотри, — просипел ей в самое ухо Бурса. — Смотри. Это твоя будущая. Помнишь, как ты меня перед всем обществом в Петербурге дураком выставила? Так я тебя вот здесь также выставлю, смотри пока. Смотри внимательно и запоминай свою роль.

«Запомню. И отомщу», — определила для себя Анна с неожиданной твёрдостью, и более не отводила глаз от сцены.

Пастушок на сцене, обеими руками обхватив за талию свою Клеопатру, грохнулся на колени и припал к ней. Лошадь во дворе перестала ржать, зато стали слышны смешки и шуточки, подглядывающих через щели наёмников.

Некоторые помещики закурили сигары. Возник и угас ленивый спор: сколько же он выдержит? Сколько же поцелуй может продолжаться? Заключили пари. Но скоро пастушок задохнулся, а конферансье в комическом фраке объявил вторую картину.

   — Надоело. На охоту бы хорошо, на кабана. Когда же пойдём? — спросил у Грибоядова помещик Кокин, сидящий по левую руку от Бурсы. — Ружьишко-то не заржавело? — он хохотнул.

   — Тише! Тише, господа! — попросил Бурса. — Сейчас самое смешное, господа. Суприз.

Тощий и голый Изврат с ошейником на шее въехал на сцену верхом на козле, тоже в украшенной сбруе. Изврат строил такие уморительные рожи и так дёргал жилистой выгнутой неправильно ногой, что помещики притихли и захихикали.

Навстречу ему из-за колоннады дворца на сцену выехала большая квадратная постель. В постели две «Спящие красавицы» под тонким шёлковым одеялом. Изврат слез с козла и долго крался по сцене к красавицам. Наконец, впрыгнул в постель. Смешки перешли в хохот. Анна Владиславовна ощутила, как потрескивает и ломается тонкая деревянная рукоятка под её бешено вцепившимися пальцами.

«Бежать, — подумала она. — Нет, сперва отомстить. Отомстить и бежать. Или отомстить и умереть…»

Шёлковые одеяла крутились вокруг трёх причудливым образом сплетающихся тел. Когда смех перешёл в хрип, девицы изящно уснули на своих местах, а Изврат скатился на другую сторону, изнемождённый на четвереньках начал удаляться по траве в тень колоннады.

В этот момент цепочка, связывающая его с козлом, натянулась и привела животное на постель. Козёл закричал, оказавшись на мягком тюфяке, разбудил женщин, и они с восторгом, под общее одобрение публики, стали его пинать, при этом заполняя театр громогласными героическими монологами, почему-то без рифмы. Татьяна, во время всех этих безобразных действий, неподвижно стояла в середине сцены. Глаза красавицы были сомкнуты, руки опущены безвольно вдоль тела.