— Точно! Шпаги сюда! — закричал Бурса. — Пусть покажет. Витьк, ты как, с колпачками предпочитаешь или против бабы голой сталью рискнёшь.

Принесли две шпаги. Аглая попробовала большим пальцем остриё, щелчком отбросила предложенный защитный колпачок так, что тот, отлетев, ударился в глаз женского портрета и встала против Виктора в боевой позиции. Глаза девушки смеялись.

«Ну что ж, миленький мой, — говорили эти глаза, — поиграем? Давно мы с тобой не играли ни во что».

Виктор хотел надеть колпачок, но Бурса знаком приказал не сделать этого, и пришлось, изображая поединок, быть предельно осторожным.

   — А коли она твоего Витьку зарежет, я ответа не держу, — сказал Растегаев, поворачивая стул и усаживаясь чтобы лучше было наблюдать за происходящим. — Не моя идея.

   — Коли она такая мастерица, что Витьку зарежет, так я тебе за неё любые деньги дам, — сказал Бурса, устраиваясь поудобнее на стуле. — Только вряд ли. Витька, может, на саблях ничего особенного, но на шпагах силён.

Противники встали в позицию. Играя шпагой левую руку, Аглая приподнимала юбки. Бурса не удержался и хлопнул изо всей силы в ладоши. Шпаги скрестились со звоном.

Виктор сделал вялый выпад и сразу был вынужден отступить под натиском Аглаи. Девушке, конечно, сильно мешала юбка, и она не имела той подвижности, что была у её противника. Виктор, уверенный в себе, в первую минуту боя был невнимателен, но скоро сообразил, что, если не станет защищаться всерьёз, то эта разъярённая кошка может и насмерть заколоть.

Сталь мелькала в воздухе. Аглая, придерживая юбки, действовала своей шпагой будто в настоящем бою, а Виктор всё отступал и отступал. Он упёрся спиной в стену и, увидев прямо перед собой блестящие тонкое жало, не выдержал — краткий порыв ярости овладел им. Виктор пригнулся, прыгнул вперёд, сделал ложный выпад и после поворота нанёс удар в плечо. Аглая даже не застонала, не опустила клинка.

Рёв одобрения разнёсся по столовой. Полоскальченко не удержался и от восторга швырнул свой недопитый серебряный бокал на пол.

   — Ну, девка! — закричал, чуть не удушивая себя цепью, Грибоядов. — Ну ты даёшь, девка!

   — Хватит! — вдруг оборвал Бурса. — Оружие в ножны! А то, действительно, друг друга заколите. Ишь какие мы горячие-то.

На плече Аглаи расплылось чёрное пятнышко крови, но девушка продолжала улыбаться.

   — Я ранил вас, — Виктор приблизился, — простите…

   — Пустяк.

   — Пустяк не пустяк, — забубнил немного напуганный Растегаев, — а перевязать надо, загноится. Загноиться может. Девушка может умереть.

По приказу Бурсы Виктор увёл Аглаю, чтобы обмыть рану и перевязать. Когда они оказались вдвоём, он не в силах больше сдерживать своих чувств, прошептал:

   — Любимая моя.

Притянул девушку к себе и поцеловал. Аглая не сопротивлялась. Губы её послушные и горячие ответили на поцелуй. Она обняла Виктора и прижалась к нему насколько позволила боль от раны.

Спектакль был назначен только на 6:00, но, как и всегда в день премьеры, ещё задолго до начала театр сделался центром всеобщего внимания. Дворовые, проходя мимо, боязливо крестились, а вооружённые наёмники целыми днями расхаживающие вокруг усадьбы, заранее выискивали удобные щели, чтобы хоть глазком посмотреть потешный спектакль.

В этот день Татьяне было велено играть в спектакле. Многие девушки сносили паскудное актёрство довольно-таки легко, часто предпочитая его порке. Татьяна — белолицая высокая красавица — последние недели прислуживавшая Анне Владиславовне просто не могла себя преодолеть. До сих пор ей удавалось уходить от ролей. Однажды, когда Бурса уже твёрдо определил её на сцену, Татьяне просто повезло — тогда Иван Кузьмич купил двух потерявших свободу молодых дворян и выставил их напоказ заставил играть в спектакле «Золотой осёл». Девушка запомнила имена несчастных супругов: Иван и Марья — они бежали вскоре после спектакля, и Татьяна тайно поставила свечку за них. Потом выручил Прохор — брат Марфы и телохранитель самого Ивана Кузьмича — замолвил словечко и Татьяна пошла не на подмостки, а в постель к Прохору.

Странно, но этот жестокий грубый человек оказался вдруг ласков, внимательным к ней. Они жили вместе уже несколько месяцев, и оба просили у хозяина позволения пожениться. Теперь Бурса обещал разрешить венчание и даже грозился устроить пышную свадьбу, но прежде велел сыграть Татьяне заглавную роль в водевили.

«Один раз, — сказал он. — Один раз поактёрсвуешь и разрешаю. Будешь мужней женой. На Покрова и повенчаетесь».

Стараясь не думать о том, что ей предстоит сегодня вечером, Татьяна, прежде чем идти к театру нашла Марфу.

   — Ты присмотри сегодня за барышней, — попросила она слабым голосом. — Я сегодня занята буду. А если что не так, сама знаешь, с нас обеих спросят. В комнате барышни прибери. Я уж не успею. Последишь там.

Татьяна сбилась на рыдания, и Марфа осторожным движением руки поправила волосы, провела пальцами по мокрой щеке.

   — Не плачь, не нужно. Не страшно это. Я вон, знаешь, с карлой живу, с Альфредом, и то не плачу. Чего плакать-то. Судьба у нас такая. А сыграешь роль, повенчаешься с Прохором — роднёй с тобой станем.

Здание театра, заложенное ещё самой Степанидой Михайловной и многократно достраиваемое самим Иваном Кузьмичом, стояло на холме, закрывающим вид на ближайшую церковь. От усадьбы сюда была проложена дорога, а при здании имелся барак для крепостных актёров. Здесь в задних комнатах стояла небольшая дыба и станок для обучения девок. Пороли тоже здесь, хотя, уважая силы Мельпомены, Иван Кузьмич собственные свои забавы переносил либо в усадьбу, либо куда-нибудь на полянку в лес.

Во дворе театра сидел один только Изврат — здесь все актёры имели только клички, не имели имён. Изврат нежно оглаживал серенького котёнка и всё ощупывал и ощупывал на себе металлический ошейник. Ошейник этот, надетый на него по приказу Бурсы во время постановки «Золотого осла» так и остался навсегда.

   — Ну, пошто вылупилась? — спросил он Татьяну, подошедшую к зданию театра. — Иди за кулису тебя ждут, одеваться пора. Съехались, съехались господа, иди.

Анна Владиславовна за долгое время первый раз вышла из своей комнаты, и Марфа поспешила переменить постель. Открыла окна, побежала за бельём в специальную кладовку. На лестнице Марфа встретила Нюрку. В кровь исцарапанная Нюрка тащила на себе в спальню хозяина, большой жбан с целебной глиной. Они только взглядами обменялись.

Позабыв покрывало, Марфа второй раз вернулась в кладовку. Услышав незнакомые голоса, из опасения не вошла, а отступила и спряталась. Прислушавшись она скоро опознала в одном из голосов любимчика хозяина рыжего Виктора. Заглянула через щёлочку и увидела, привезённую утром Михаилом Львовичем по-барски разряженную, крепостную девку. Грудь Аглаи была обнажена, платье расстёгнуто и спущено, рот её немножко кривился от боли.

   — Зачем ты здесь? — спрашивал Виктор. Он стоял перед сидящей на скамейке Аглаей и осторожно забинтовывал обнажённое плечо. — Как ты оказалась в собственности этого Растегаева?

   — А ты не понял ещё?

Оба помолчали минуту. Аглая только один раз застонала, когда Виктор сделал неосторожное движение и задел рану.

   — Ерунда, — сказал он, — царапина. За два дня заживёт. Ты прости меня я не хотел причинить тебе боль.

   — Да чего уж тут, — усмехнулась Аглая, — с кем не бывает. Так ты понял зачем я здесь?

Но на этот вопрос Виктор отвечать не захотел. Он помог Аглае натянуть платье поверх бинта и застегнул его сам.

   — Я письмо тебе написал, — сказал он, — хотел отправить.

   — Покажи.

Виктор вытащил из внутреннего кармана конверт сам сломал печать достал листок и протянул Аглае.

«Опять я перед тобою подлец подлецом, — вслух прочла она. — Подлец, хоть и люблю тебя так же, как прежде. Подлец, хоть и готов так же, как и раньше, жизнь свою за тебя отдать. Всю кровь до последней капли, любую пытку готов снести…»